Жутко глупая барабанщица, однако.
— Поговори с ней, — сказала Перл и бросила
смущенный взгляд на заставленную картонными коробками дверь комнаты. —
Послушайте, мне кажется, мама уже дома, поэтому нам нужно закругляться. Но в
следующий раз мы напишем для большого риффа Б-секцию. Может, кое-какие слова.
Кто-нибудь из вас поет?
Мы поглядели друг на друга. Мос мог петь, но в жизни не
признается в этом вслух. И он слишком гениальный гитарист, чтобы тратить время,
корячась перед микрофоном.
— Ну, — продолжала Перл, — я знаю реально
разностороннюю певицу, в данное время свободную, типа того. А вы тем временем
поговорите со своей барабанщицей.
Я улыбнулся и кивнул. Мне нравилось, как эта девушка не
теряет ни минуты, как здорово мотивирует нас. И делала она это очень умело, вся
такая сосредоточенная, такая ответственная. Шесть лет репетиций, и вдруг в один
миг возникло ощущение, будто у нас настоящая группа. Я поглядел на афиши на
стенах Перл, уже думая об обложках альбомов.
— Барабаны? Здесь? — спросил Мос.
Мой взгляд скользнул по усилителям, кабелям и синтезаторам.
Со всем этим барахлом тут хватало места для нас — и, может, еще для кого-то,
играющего на бонго.
[15]
Но полная барабанная установка сюда ни
под каким видом не влезет. И поскольку картонные коробки прикрывали и окна, а
во время репетиции всегда потеешь, запах уже был не слишком приятный. Легко
представить себе, какой вклад внесет в это барабанщик, работающий на полную
катушку.
Это была вторая причина, по которой я никогда не говорил
Мосу о той девушке. Барабанщики занимают слишком много места и грохочут слишком
громко для любой спальни.
— Я знаю место, где можно репетировать, — сказала
Перл. — Очень дешевое.
Мы с Мосом переглянулись. Никогда прежде мы не платили за
возможность репетировать. Перл ничего не заметила. Надо полагать, ей уже не
впервой раскошеливаться, чтобы репетировать. Оставалось надеяться, что она
заплатит и на этот раз у меня было немного «собачьих» денег, но Мос находился в
исключительно стесненных обстоятельствах.
— Есть еще одна проблема. Прежде чем начинать
привлекать новых людей, нужно придумать название группы, — заявила
Перл. — И это должно быть не какое-то случайное, а правильное название. В
противном случае с появлением каждого нового человека группа будет изменяться,
а вместе с ней и название. — Она покачала головой. — И мы так никогда
и не поймем, кто же мы на самом деле.
— Может, подойдет «Б-секции», — сказал я, —
Это было бы фотлично.
Перл недоверчиво посмотрела на меня.
— Фотлично? Ты всегда так говоришь — фотлично?
— Ага.
Я с усмешкой посмотрел на Моса. Он закатил глаза.
Она ненадолго задумалась, а потом улыбнулась.
— Фотменно.
Я расхохотался. Эта цыпочка, безусловно, глупая.
ПЕРЛ
— Один из этих мальчиков довольно мил.
— Да, я заметила, мама. Спасибо, что обратила мое
внимание, на случай если бы я упустила это из вида.
— Правда, немного неряшлив. И погребальная песнь,
которую вы играли, заставила фарфор весь день громыхать.
— И вовсе не весь день, — Я вздохнула, глядя в
окно лимузина. — Может, часа два.
Ехать куда-то с мамой раздражает до жути. Но добираться
сейчас в глубину Бруклина подземкой просто немыслимо тяжко, а я должна была
увидеться с Минервой немедленно. Ее эзотерическая целительница утверждает, что
хорошие новости способствуют выздоровлению. А мои новости были больше чем
хорошие.
— Кроме того, мама, эта «погребальная песнь» поистине
фотличная.
— Как, как? Неужели ты сказала «грязная»?
[17]
Я захихикала, сделав в уме пометку рассказать об этом
Захлеру. Может, нам стоит назвать себя «Грязнули»? Но это как-то по-английски,
а мы так не звучим. А как? Мы звучим как, типа, группа, от которой громыхает
фарфор. «Громыхалы»? «Трещотки»? Слишком отдает деревней и Западом. «Фарфоровые
громыхалы»? Слишком сложно, даже для меня. Тогда уж нужно говорить «Те, кто
громыхает фарфором». Ничего себе названьице! Не-а. Не годится.
— Они будут и дальше приходить? — слабым голосом
спросила мама.
— Да.
Я поиграла с кнопкой своего окна, впуская на заднее сиденье
лимузина небольшие порции летней жары.
Мама вздохнула.
— А я-то надеялась, что все эти групповые репетиции уже
позади.
Я испустила стон.
— Групповые репетиции — это то, чем занимаются
действующие группы, мама. Но не волнуйся. Через неделю или около того мы
перенесем наше оборудование на Шестнадцатую улицу. Совсем скоро твой фарфор
будет в безопасности.
— А-а, туда.
Я посмотрела на нее, сдвинув очки к переносице.
— Да, туда, где полно музыкантов. Какой ужас!
— Они больше похожи на наркоманов.
Она слегка вздрогнула, отчего ее серьги зазвенели. Мама
собиралась пустить пыль в глаза некоему собирателю средств
[18]
для Бруклинского музея и с этой целью оделась в черное платье для коктейлей и
наложила слишком много макияжа. Когда она так одевается, у меня всегда мороз по
коже идет, словно мы едем на похороны.
Конечно, у меня и сейчас мороз по коже пошел — мы уже были
неподалеку от Минервы. Большой особняк промелькнул снаружи, весь причудливо
изукрашенный, словно дом с привидениями: башенки, железная изгородь, крохотные
окна в верхней части. В животе возникло неприятное ощущение, и внезапно
захотелось, чтобы мы вместе ехали на вечеринку, где все такие невежественные,
хлещут шампанское, а самая большая беда для них — недостаточный бюджет Египетского
крыла музея. Или в худшем случае обсуждают кризис санитарии вместо того, чтобы
выглянуть в окно и увидеть его.
Мама заметила мое волнение — это она умеет — и взяла меня за
руку.
— Как там Минерва, бедняжка?
Я пожала плечами, радуясь, что она напросилась подвезти
меня. Мамины приставания — вполне умеренные — отвлекали меня на протяжении
почти всего пути. Ждать в подземке, смотреть на крыс на рельсах — все это
напоминало бы мне о том, куда я еду.