— Я могу пойти туда просто без очков. Ну не буду ничего
толком видеть, какая разница?
— Чушь! Контакт глаза в глаза очень важен для того
впечатления, которое ты производишь. И я не хочу, чтобы ты натыкалась на
предметы искусства.
— Она фотограф, мама. По традиции фотографии
развешивают на стенах; «наткнуться» на них невозможно.
Типично для матери. Обычно именно ее всегда приглашают на
такие мероприятия, но она никогда не дает себе труда сходить в Интернет, узнать
хоть что-нибудь о художнике. И это можно рассматривать как удачу, надо
полагать. Взгляд на список приглашенных обнаружил бы подлинную причину того,
почему я захотела пойти.
— Хватит увиливать, Перл. Я знаю, ты сможешь.
— Откуда тебе это известно, мама?
— Потому что я ношу контактные линзы и то же самое
всегда делал твой отец. У тебя это в генах!
— Замечательно! Очень вам признательна за гены,
требующие тыкать пальцем в глаз. Не говоря уж о генах плохого зрения.
Я посмотрела на крошечные линзы, уже почти высохшие и выглядевшие
бритвенно-острыми на кончике пальца. И представила себе всех своих пещерных
предков, запихивающих в глаза камни, прутья и даже не помышляющих о том, какая
расплата за это ждет тысячу последующих поколений и, в частности, меня, которой
требуется выглядеть хорошо на открытии арт-галереи.
— Ладно, парни, это ради вас.
Я сделала глубокий вдох и как можно шире раскрыла левый
глаз. Когда палец приближался к нему, маленький прозрачный диск все рос и рос,
пока не заслонил все, растворившись в приступе мигания.
— Она там? — спросила мать.
— Откуда, черт возьми, мне знать? Открывая то один
глаз, то другой, я, прищурившись, смотрела на себя в зеркало.
Расплывчатая Перл, ясно различимая Перл, расплывчатая Перл,
ясно различимая Перл…
— Думаю, она на месте.
— Видишь? — сказала мать. — Пара пустяков.
— Может, и один пустяк. Все, отправляемся.
Я ссыпала новую косметику в новенькую, с иголочки, сумочку;
ее серебристая цепочка мягко мерцала в «расплывчатом» глазе.
Мать нахмурилась.
— А как же вторая?
Я снова по очереди зажмурила глаза — расплывчатая мать, ясно
различимая мать — и пожала плечами.
— Извини, мама. Для этого у меня явно не хватает генов.
Хватит и половины — пока я могу распознавать лица.
На улице Элвис устроил целый спектакль по поводу моего
нового облика. Делал вид, что не узнает, пытался вогнать меня в краску. Чем
старше я становлюсь, тем больше он прикладывает усилий, чтобы я чувствовала
себя десятилетней. В последнее время ему это катастрофически хорошо удается.
Странно, однако, что ко времени нашего прибытия в галерею я
чувствовала себя на все двадцать пять. Когда Элвис распахнул для меня дверцу,
не было никаких камер, но зато обнаружился парень с пюпитром и наушниками, а
другие любители искусства проносились в дверь, оставив своих телохранителей на
улице. Толпа внутри щебетала и позвякивала… в этом было что-то почти
театральное.
Что бы ни происходило, в Нью-Йорке по-прежнему открывались
галереи, и цивилизация по-прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, в
костюме и в образе. Готовая очаровывать.
Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобы
отделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно не
узнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценарию
Элвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий
«Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра?»
И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.
В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под тем
неубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства.
Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще раз
напоминая всем, что я ее дочь.
Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонны
которого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где еще
представитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?
Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлиным
взглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром в
Интернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, я
восхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.
Итак, я ждала…
Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.
Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи не
материализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка,
игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустое
место». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.
Мне всегда хотелось понять, как так получилось, что
единственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мир
вокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью ее
существования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самый
фотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», был
также самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новый
звук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» — не крупные коммерческие
группы, но дерзкие и свежие вроде нашей.
Это был прекрасный случай — типа того, который свел меня и
Моса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяв
второй бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и не
узнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьба
подшутила надо мной?
Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискивает
группы в каком-нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгал
мне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом — фактически жизнь
моей матери может пойти прахом…
Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустой
стакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, который
мать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовину
расплывалось, или из-за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но я
почувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.
Требовалось срочно привести себя в чувство.
Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда,
где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии:
блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс.
Драматичные, по-своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, как
будто вы вот-вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмо
на стене, если ты и так видишь его повсюду?