– А то, дяденька, что я тоже знала Иннори. Он в нашей
деревне, в Четырёх Дубах, больной лежал, я ему нитки распутывать помогала. Я
там в услужении жила при постоялом дворе, я ж сирота… Только матушка Иннори
однажды увидела, как я её сыну волосы расчёсывала, и на другой день наместник
продал меня дедушке Тикараму, который как раз уезжал.
– Он предупреждал меня, что ты дерзкая, строптивая и
места своего знать не желаешь, – пробормотал старик. – А пуще всего,
что язык у тебя длинный и вперёд разума поспешает… О Богиня, как же он был
прав!..
– С тех пор целый лес в золу успел превратиться, а я
всё равно хотела бы знать, – упрямо докончила Тикира, – кто теперь
Иннори волосы чешет.
Шатун сгрёб левой рукой целый куст и ударом топора срубил
его сразу под корень, освобождая проезд для тележки Коренги. Тот двинул
рычагами и переехал, вмял в землю поверженные ветви. Не зазеленеть им с
приходом надёжного тепла, не расцвести… Кокорин сын не мог отделаться от мысли,
что без него и его неповоротливой тележки всю эту зелёную жизнь не пришлось бы
губить. Остальные походники прошли бы здесь без большого труда.
Некоторое время нарлак молча трудился впереди. Коренга решил
уже, что Шатуну было нечего поведать любопытной Козе. Но наконец, продравшись
вперёд на добрую сотню шагов, тот остановился, вытер мокрое лицо и проговорил:
– И печалить тебя не хочется, дочка, и не сказать грех.
Так уж случилось, что государь наш Альпин, да согреет его Священный Огонь,
предпочитает тешить свой взор не девичьими танцами, а лихими плясками юношей.
Когда собрался Круг выбирать нового верховного кониса, иные даже говорили, что
подобная склонность не подобает правителю народа и может стать причиной грозных
несчастий. Большинство тогда всё же решило, что лучшего кониса нам всё равно не
найти, и, по-моему, правильно сделало, хотя недовольные голоса до сих пор
раздаются. Не удивлюсь, если и нынешнее прохождение Змея Альпину вменят в вину…
Это всё я к тому, что Иннори твой, сколько я его помню, был очень славным мальчишкой,
ласковым и красивым. Словом, ты не больно-то удивляйся, если однажды разыщешь
его – и окажется, что парень ни на кого смотреть больше не хочет, только на
своего кониса.
У Тикиры сделался такой вид, словно у неё разом заболели все
зубы.
– От Иннори лихой пляски вряд ли кто-то
дождётся, – упрямо сказала она. Когда нас разлучили, было ещё не вполне
ясно, сможет ли он ходить не хромая. Да и некогда ему особо плясать, его иголки
с нитками ждут!
– Вот и я так думаю, – согласился Шатун. И
поудобнее перехватил топорик, готовясь прокладывать путь дальше.
До вечера путники одолели вполне ощутимое расстояние,
вплотную приблизившись к дороге, что вела в стольный Фойрег. Когда же начало
темнеть, Шатун разбил лагерь на высокой горушке. Дрова и воду для котелка пришлось
таскать за двести шагов, а на лысой макушке холма ощутимо поддувал ветер, но
никто из исходников не возроптал. По лесу вполне ещё могли скитаться
растерянные, озябшие и промокшие люди, для которых этот костёр послужил бы
путеводным маяком. Коренга, Эория и дед с внучкой хорошо помнили, как сами
сутками ранее точно так же вышли к Шатунову костру…
А галирадского беглеца не больно-то спрашивали.
Глава 32. Сон о крыльях и звездах
Наверное, праотец Кокора всё же не слишком рассердился на
Коренгу за погубленные кусты. В эту ночь молодого венна вновь посетил самый
любимый сон. Действительно самый-самый, даже лучше того, что порой забредал в
его разум из наследной памяти Торона. Те сны, где он был симураном и летал над
заснеженными горами, неизменно несли в себе могучие взмахи крыльев и лишь потом
– бездумное блаженство парения. Этот сон был совсем не таков. В нём Коренга
опять скользил в своей лодочке по наклонной поверхности загустевшего оползня,
только наклон был не таким крутым и опасным, как наяву. И кажется, ему не
требовалось спешить вниз, к терпящим бедствие, поскольку всё его внимание было
отдано натёкшим один на другой слоям зыбуна и тому, как ловчее соскакивать по
этой «лестнице» вниз. Прыжок следовал за прыжком, Коренга упивался мгновениями
полёта… и даже не сразу обратил внимание, что подскоки оказывались какими-то
очень уж неторопливыми и плавными, гораздо неторопливее, чем обыкновенно велит
тяга земная. Уж ему ли, владевшему своей тележкой-лодочкой подчас лучше, чем
собственным телом, эту тягу было не знать!..
«То-то славно! – нисколько не удивившись, а лишь
обрадовавшись, сказал себе Коренга. – Вот, значит, как я ещё могу!»
Молодой венн начал пристально ждать очередного прыжка, а
когда лодочка вновь оторвалась от «лба» грязевого натёка – устремил всю силу
желания на то, чтобы она подольше не касалась днищем земли, чтобы так и плыла
вдоль склона по воздуху. Сон – на то и сон, чтобы мысль о невозможности
подобного счастливо обошла его стороной… и, наверное, поэтому у него
получилось. Не легко и не просто, но получилось же! Лодочка послушно
заскользила на расстоянии полуаршина от подсыхающей жижи. Она больше не
оставляла на ней следов и плавно поворачивала туда, куда наклонами тела
направлял её Коренга. Когда же, дерзнув отложить весло, он повёл лодочку прочь
от земли – ему пришлось для этого лишь развести руки в стороны и, чуть согнув
их, слегка приподнять запястья.
«Почему я раньше никогда так не пробовал?..»
Он смотрел, как постепенно отдалялась земля, и побаивался
забираться слишком высоко – на случай, если чудесное наитие неожиданно
кончится.
Время от времени его полёт в самом деле утрачивал лёгкость,
лодочкой снова завладевала неодолимая земная тяга, Коренге становилось невмочь
удерживать себя в воздухе, он устало прижимался к глинистому склону… Но однажды
разбуженное умение всё-таки не до конца покидало его, и он вновь воспарял, и с
каждым разом это получалось у него всё естественней. Так, словно нарабатывала
силу некая мышца и становился привычным едва освоенный навык…
Что-то разбудило Коренгу, и первым ощущением, посетившим его
наяву, была саднящая обида.
«Опять мне всего лишь приснилось!..»
Всё его существо ещё жило дивным чувством полёта, ему
безумно хотелось сесть в тележке, расправить руки и, может быть,
оторваться-таки от земли… Он знал, что наяву ничего не сбудется, зато насмешек,
скорее всего, будет не обобраться, и это знание было каменным весом, которого
он не мог одолеть.
Сон понемногу бледнел, отодвигаясь из сиюминутной памяти в
глубину, и Коренга стал соображать, что же его разбудило. Торон безмятежно спал
возле тележки, свернувшись мохнатым клубком. Значит, ничего опасного и даже
подозрительного поблизости не происходило. Коренга приподнялся на локте и
прислушался к негромким голосам, раздававшимся чуть поодаль.
Вернее, голос раздавался только один – старика Тикарама, а
его приёмная внучка лишь едва слышно всхлипывала, и тут с Коренги окончательно
слетел сон, поскольку тот не мужчина и подавно не венн, кто будет спокойно
спать, когда рядом плачет девушка. Коренга осторожно сел в тележке и стал
смотреть в темноту.