Она меня кормит. И греет.
Глаза у нее по-прежнему пустые, на лице никакого выражения: просто стоит у огня и жует. Я тоже начинаю есть. Сухофрукты похожи на маленькие сморщенные точки, но они сладкие и жуются, такшто я за полминуты уминаю целую пачку. И только потом замечаю, что Манчи тоже хочет есть.
— Тодд? — говорит он, облизываясь.
— Ой, прости!
Девчонка смотрит на меня, на Манчи, потом достает из своей пачки горсточку фруктов и протягивает моему псу. Когда он подходит, она невольно отшатывается и роняет еду на землю. Манчи все равно: он тут же все уминает.
Я киваю девчонке. Она не кивает в ответ.
Ночь уже в полном разгаре, и вокруг нашего костра стоит непроглядная темень. В дыре, проделанной в кронах деревьев упавшим кораблем, мерцают звезды. Я пытаюсь вспомнить, не слышал ли на прошлой неделе какого-нибудь грохота с болота, но такой звук мог запросто утонуть в прентисстаунском Шуме и остаться никем не замеченным.
Я вспоминаю об одном знакомом проповеднике.
Почти никем.
— Тут оставаться нельзя, — говорю я. — Мне жалко твоих родителей, правда, но за нами будет погоня. Даже если Аарон умер.
При упоминании Аарона девчонка вздрагивает — едва заметно. Он что, назвал ей свое имя? Или как?
— Прости, — извиняюсь я, сам не знаю за что. Поправляю рюкзак. Он кажется невыносимо тяжелым. — Спасибо за еду, нам пора. — Я внимательно смотрю на нее. — Если ты, конечно, с нами.
Девчонка секунду смотрит на меня, а потом мыском ботинка спихивает горящие ветки с зеленой коробочки, снова нажимает кнопку и без всякого страха обжечься берет коробку в руки.
Эх, вот бы мне такую штуку!
Девчонка прячет ее в сумку, которую вынесла из корабля, а потом перекидывает лямку через голову, как бутто это рюкзак. Как бутто она с самого начала собиралась идти со мной.
— Ну, — говорю я в ответ на ее пустой взгляд, — выходит, мы готовы.
Ни я, ни она не двигаемся с места.
Я оглядываюсь на ее ма и па. Девчонка тоже, лишь на секунду. Мне хочется ей что-нибудь сказать, что-нибудь утешительное, но разве я могу? Только я решаюсь открыть рот, как девчонка начинает рыться в сумке. Может, хочет запомнить родителей, исполнить какой-то ритуал или еще что… Но нет, она достает из сумки то, что искала, и это оказывается всего лишь фонарь. Значит, она всетаки умеет им пользоваться!
Девчонка проходит мимо меня и преспокойно идет дальше, бутто мы уже отправились в путь.
И все? Ничего, что тут ее мертвые родители?
Секунду я провожаю ее взглядом, потом окликаю:
— Стой!
Она оборачивается.
— Нам в другую сторону. — Показываю налево. — Сюда.
Я начинаю шагать в правильном направлении, Манчи бежит за мной. Оглядываюсь — девчонка тоже идет следом. Я бросаю быстрый взгляд ей за спину: как же хочется остаться и посмотреть, не завалялось ли на корабле еще каких интересных штуковин! Но нет, надо идти, хотя на дворе ночь и мы ни минуты не спали, все равно мы должны идти.
И мы идем, пытаясь различать между деревьев горизонт и шагать строго в сторону прогала между горами. Обоим лунам осталось не так долго до полнолуния, небо ясное, и чутьчуть света проникает даже под болотный полог.
— Слушай внимательно, — велю я Манчи.
— Что слушать? — спрашивает тот.
— Чтобы нас никто не сцапал, дурак.
По темному болоту шибко не побежишь, поэтому мы идем шагом — как можно быстрей, светя перед собой фонариками, огибая большие корни и совсем уж жидкую грязь. Манчи то и дело забегает вперед и возвращается, нюхая воздух и иногда лая, просто так, от нечего делать. Девчонка не отстает, но и слишком близко не подходит. И хорошо, потомушто хоть я и немного успокоился, мой Шум всякий раз вскидывается при приближении ее тишины.
Странно, что она ничего не сделала, когда уходила от ма и па. Ну там, не поплакала, не попрощалась с ними или еще чего. Согласны? Я бы все отдал, чтобы еще разок повидать Бена и Киллиана, даже если б они… Ладно, не будем об этом.
— Бен, — повторяет за мной Манчи, путаясь у меня под ногами.
— Знаю. — Чешу его между ушей.
И мы идем дальше.
Я бы попытался их похоронить, если бы до этого дошло. Я бы хоть что-нибудь сделал, не знаю что именно. Оборачиваюсь на девчонку, но у нее то же пустое выражение лица, такое же как всегда, — интересно, это из-за аварии и смерти родителей? Или после встречи с Аароном? Или потомушто она с другой планеты?
Может, она вапще ничего не чувствует? Может, у нее внутри пусто?
Девчонка ждет, когда я наконец пойду дальше.
В следующий миг я уже иду.
Несколько часов. Несколько часов жуткой быстрой ходьбы в полной тишине. Понятия не имею, далеко ли мы забрались и туда ли вапще идем, но мы шагаем несколько часов. То и дело до нас доносится Шум ночных тварей: болотные совы, воркуя, пикируют на короткохвостых мышей, Шум которых так тих, что и на язык-то не похож. Но чаще всего мы слышим другое: как ночные твари удирают в чащу леса, напуганные нашим шествием по болоту.
Странно другое: почему за нами до сих пор нету погони. Никакого Шума, ни треска веток, ничего… Может, Бену и Киллиану все же удалось сбить мэра со следа? Может, на самом деле все не так уж и страшно? Может…
Девчонка останавливается, чтобы вырвать из болот ной грязи застрявший ботинок.
Девчонка.
Нет. Они придут. Единственное правдоподобное «может» — они ждут рассвета, чтобы двигаться быстрее.
Такшто мы идем дальше, все больше и больше выбиваясь из сил, изредка останавливаясь, чтобы отойти в кусты. Потом настает моя очередь кормить своих спутников — я достаю из рюкзака припасы Бена и раздаю.
И мы снова отправляемся в путь.
Наконец наступает час — прямо перед рассветом, — когда мы уже не можем идти дальше.
— Надо передохнуть, — говорю я и бросаю рюкзак под дерево. — Сделаем привал.
Девчонка тоже кладет сумку — уговаривать ее не приходится, — и мы оба падаем как подкошенные.
— Пять минут, — говорю я, подкладывая рюкзак под голову, как подушку. Манчи сворачивается у моих ног и сразу закрывает глаза. — Пять минут, не больше! — напоминаю я девчонке, которая уже накрылась маленьким одеялом. — Не устраивайся слишком удобно.
Да-да, нам надо идти дальше. Я только на минутку закрою глаза, отдохну немного, и мы сразу пойдем — после отдыха шагать будет веселей.
Совсем ненадолго.
Я открываю глаза, и сонце уже почти встало. Не полностью, но светит только так.
Черт! Мы продрыхли целый час, если не два.