Приезжие хотели видеть Эрлинга Виглафссона, и он велел
впустить их во двор. Ворота раскрылись – и сын Ворона не сдержал удивления.
– А ведь я тебя знаю, – сказал он
предводителю. – Ты Дрётт Валландец, скотник Рунольва. Откуда ты здесь и
кто тебя прислал? И почем вы все с оружием?
Впрочем, было ясно – там, в Рунольвовом дворе, что-то
произошло. Дрётт отозвался с достоинством, какое не всякий раб осмелился бы
себе позволить, а раб из Торсхова и подавно:
– Рунольв Раудссон и вправду называл нас трэлями, но
только этому больше не бывать. Вы тут навряд ли слыхали про то, что мы вчера
ещё перевешали всех, кого он оставил стеречь двор. А сюда к тебе приехали
потому, что ты теперь, уж верно, готовишь корабль – жечь Торсхов!
Вокруг быстро собирались люди, и приезжие ерзали в седлах,
чувствуя себя неуютно.
– Смелое и большое дело вы совершили, – сказал
Эрлинг. – Однако стоит ли хвалить изменивших хозяину, который всех кормил!
Эти слова заставили Дрётта Валландца слезть с лошади и
подойди к Эрлингу вплотную. Было видно, как непривычно он чувствовал себя в
шлеме и с мечом, болтавшимся у бедра, – этим рукам больше подходила
лопата…
– Тебя, Виглафссон, называют Приёмышем, –
проговорил он негромко, глядя на Эрлинга одним глазом – второй у него был
давным-давно выбит. – И думается мне, добрые норны стояли подле тебя,
потому что тебя подобрал твой старик, а не Рунольв… Иначе ты бы теперь пас
свиней и ел с ними из одного корыта, чтобы не протянуть ноги. А потом у твоей жены
родился бы сын и ты бы сразу принялся гадать, на кого он будет больше похож –
на тебя или на Рунольва! Если только твоего сына вовсе не вынесли бы в лес,
чтобы не разводить лишние рты!
Друзья одобрительно зашумели у него за спиной. Да что
говорить! И без них весь фиорд знал о том, как Рунольв однажды зарубил раба
только потому, что тот стоял удобно для удара.
Тут из дома выглянул Этельстан. Прежние товарищи мигом
разглядели его с сёдел. Такого необычного и незнакомого в крашеной одежде
хирдманна, в красивых новых сапогах! Захочет ли подойти? Этельстан живо
протолкался к ним и крепко обнял Валландца: как бы ни повернулось дело, у
Дрётта здесь был по крайней мере один испытанный друг. Эрлинг смотрел на них
молча. Думал, как поступить…
– А тебе, – вновь обратился к нему Дрётт, –
мы вот о чём порешили сказать. Бери Торсхов без боя и живи в нём, потому что
твой двор сгорел. А нас всех назовёшь своими людьми. Но только мы теперь будем
свободными бондами и поселимся кто где захочет, и наши дети унаследуют всё добро,
какое мы наживём. Вот так; и если это тебе не по сердцу, мы будем сражаться, и
живыми ты нас навряд ли возьмёшь!
Это были отчаянные речи, и воины вокруг загомонили – одни
недоуменно, другие с пробуждающимся гневом. Выслушивать подобное, и от кого же!
От скотника!
Однако Эрлинг всё ещё молчал, и Этельстан, стоявший с
Дрёттом плечо к плечу, негромко заметил:
– Тот не стоит свободы, кого можно сделать рабом.
И такие слова никого не удивили, ведь у себя дома, в стране
англов, Этельстан принадлежал к знатному роду. Но неожиданно за Дрётта
заступился и старый Олав.
– Эрлинг, – сказал мореход. – На твоем месте
я поднёс бы им пива. И сам выпил бы с ними из рога, хотя бы от них и попахивало
хлевом. Потому что взять свободу не меньше чести, чем унаследовать. Наследие
даётся легко!
Эрлинг покосился на него – но потом всё-таки взял Дрётта за
плечо.
– Храбро ты разговариваешь, Валландец, и ещё храбрей
поступаешь… Но не знаешь ты того, что самому смелому нет нужды пугать других.
Твоё счастье, что ты мне всё это наговорил, а не братьям. Вот они-то сочли бы
за трусость не сжечь после этого Торсхов. Да и тебя вместе с двором! Ну а меня
самого называют Эрлингом Бондом…
Угрюмый Дрётт впервые улыбнулся при этих словах, напряжённые
плечи опустились. Он хитро прищурил на Эрлинга единственный глаз, и морщинистое
лицо помолодело сразу на десять зим.
– Вот потому-то мы и хотели видеть тебя, Эрлинг
Виглафссон, а не их…
Халльгрим хёвдинг был совсем плох…
– Зря ты отпустил Бёдвара и того, второго, –
попрекнул Эрлинга Хельги. – Если мы теперь принесём в жертву раба, не
оскорбит ли это богов?
Олав кормщик посмотрел на Хельги поверх головы больного и
сразу уронил взгляд. Нехорошая мысль посетила его… Умрёт Халльгрим, и слепой
брат не сможет занять его места. Эрлинг хёвдинг – и Видга, ревниво косящийся на
двоюродных братьев! Вот так и появляются в море бродячие корабли и вожди на
них, никогда не выходящие на берег…
Видга сказал, не поднимая головы:
– Принеси в жертву меня.
У Хельги почти всё лицо было скрыто повязкой – никто не
видел, что оно выражало. Хельги ответил, помолчав:
– Ты, верно, слыхал про Ауна конунга и про то, как он
одного за другим жертвовал сыновей, чтобы прожить ещё несколько зим… Ты хочешь,
чтобы твоего отца назвали подобным ему?
Видга промолчал. Одеяло на груди отца медленно
приподнималось и опускалось. Это движение завораживало, притягивало взгляд,
заставляло гадать – сбудется или не сбудется следующий вздох…
За этого вождя любой из его людей сам продел бы голову в
петлю и смеясь подставил бы сердце копью… Но тут-то заморыш Скегги подобрался к
своей Ас-стейнн-ки и тихонечко потянул её за руку:
– А как лечат у вас в Гардарики?
Он прошептал это слишком громко. Все обернулись.
– Ты что сказал? – спросил Хельги грозно.
У Скегги от ужаса отнялся язык. И пришлось Звениславке
отвечать за него:
– Он спросил, как лечат у нас на Руси…
Хельги встрепенулся:
– Как?
Теперь уже не у Скегги – у самой Звениславки съёжился в
груди холодный комок! Но послушная память сразу закружила перед нею водоворот
лиц – быстрее, быстрее… – и выплыло любимое. Лицо страшное, разрубленное
хазарской саблей через лоб и скулу… и глаза, остекленевшие от муки. И высокая
седая старуха, которую никто не помнил молодой и которую назвали Помощницей
Смерти ещё когда Звениславкин отец, рыжеусый Малк Военежич, босоногим
мальчишкой свистел в глиняные свистульки… Помощница Смерти поглядывала на
солнце, и тёмные, бездонные глаза не моргали. И крест-накрест плыл над
распластанным парнем ярко сверкавший топор…
Звениславка собралась с духом и пролепетала:
– У нас велят сотворить крест топором…
– Ну так и сотвори, – сказал Хельги нетерпеливо.
Однако Олав кормщик запустил в бороду пальцы:
– Расскажи сперва, для чего крест!
Его, Олава, отец, по имени Сигват Ветер, когда-то попал в плен
в стране франков, молившихся распятому богу. По счастью, Сигват сумел от них
убежать, но крест остался при нём – багровой отметиной на лбу…