Большая собака - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Соломатина cтр.№ 15

Но если они ездят каждый день, то неужто Лидочка развалится, если съездит один раз и пусть даже вернется вечером? Ничего страшного. Можно, конечно, позвонить Герочке, но как-то неловко звонить и просить отвезти, как будто она действительно маленькая, как кричала ему мама и тыкала осуждающим перстом в его белые штаны, где «торчал слишком большой». Если звонить и просить, придется пригласить. Ленка против не будет, да только… Не сильно ей хочется быть с Германом в «тёплой дружеской обстановке». Потому что катания по городу, прогулки по паркам, переулкам и лестницам, кафе, и театры, и даже дневной пляж – это одно. А тёплая дружеская обстановка, куда вы прибудете вдвоем и ещё подогреетесь, – это совсем другое. Лидочке приятно с Германом, но не настолько, насколько он этого хочет. Он всё время этого с ней хочет, Лидочка отлично научилась разбираться в вопросе мужского хотения, хотя ещё и девственница. Нет уж! Девственность теряешь один раз, хотя мама считает, что Лидочка её уже «двадцать раз потеряла». Но какая разница, что считает мама или даже Папа Римский, если это твоя собственная одна-единственная девственность. И потерять её надо так, чтобы: а) не было мучительно больно, особенно если «торчит слишком большой»; б) не бесцельно её, девственность, потерять, лишь бы потерять, а красиво и с удовольствием, чтобы хотя бы приятные воспоминания. Не такой уж и тяжкий груз эта девственная плева. Ну, сколько может весить складка слизистой? Если она ещё есть, конечно. Потому что на нормальной анатомии и даже на гистологии-эмбриологии говорили, что, бывает, её и не бывает, этой складки. И ещё говорили, что она иногда очень растяжима, особенно если «первый половой контакт», выражаясь функциональным языком физиологии, «происходит с опытным партнёром», размышляет Лидочка.

– С экспериментальным! – гогочет кто-то из потока во время лекции.

– Что? – удивлённо переспрашивает доцент Бреус, бубнящий свою эмбриологию в огромные окна первой аудитории.

– Опытный партнёр. Партнёр, используемый в опыте, в эксперименте. То есть – экспериментальный! – разъясняет ему парень с верхней скамьи, ненадолго оторвавшись от партии в клабр. [17]

– Остроумно! – улыбается журналу доцент и мгновение спустя продолжает бубнить.

Маринка Гендельман теряет девственность сразу после выпускного. С Сашкой Сорочаном. Не впечатляется и как-то сразу разлюбливает Сашку, хотя все считают, что они поженятся.

– И ради чего стихи и песни? Ради трёх суетливых скомканных потных минут, когда тебе пытаются всунуть в маленькую дырочку деревянную палку, которая туда никак не помещается, а её наконец-таки впихивают со скрипом? Слава богу ещё, что сразу после этого палка тут же превращается в мокрую старую посудомоечную тряпку, пока её «носитель» дёргается, как повешенный, и хрипит. А ты, как дура, остаешься, где была – на траве, с кровянистыми, неприятно пахнущими прокисшим творогом соплями между ног. Но тебе уже хоть не больно, и то радость. Пошла в жопу такая радость! – заключает Маринка и, провалившись в университет, отстригает гордость своих родителей – «конский хвост» толщиной в руку – и сбегает из дому в неизвестном направлении. – Буду путешествовать автостопом! – говорит она подруге и отчаливает с тощей сумкой через плечо.

Для послушной домашней Лидочки Маринкин поступок дик. Но она гордится тем, что у неё такая смелая подруга и «плевать на всех хотела». Лидочка тоже хочет на всех плевать, но боится последствий. Гордясь, рассудочная Лидочка втайне завидует безрассудству подруги. Маринка возвращается через полгода, резко повзрослевшая, страшно исхудавшая и переменившая мнение о «такой радости».

– Главное, чтобы мужик был опытный! – говорит она Лидочке.

– Да-да, знаю. Экспериментальный, – улыбается та. – Мама-то с папой простили?

– Куда они денутся?! – свысока кидает взрослая женщина Марина девственному несмышлёнышу Лидочке. – Да и упало бы мне их прощение, я не у них живу, а у одного тут в коммуне на Гарибальди. Приходи в гости.

Улица Гарибальди Лидочке нравится. Если идти по ней вниз, то окажешься у кафе «Сказка», где всегда продаются сказочно свежие и вкусные пирожные. Она всегда съедает «корзинку», «картошку» и «трубочку». После – всегда покупает три «корзинки», три «картошки» и три «трубочки» «с собой», чтобы вечером пить чай с мамой и папой. Пока они пьют чай с пирожными, никто не ругается, потому что чай с пирожными и ругань – несовместимы, как гений и злодейство. Лидочка покупала бы и больше – у неё повышенная стипендия, – но больше сладкого ни в кого не помещается. Хотя, когда мама печёт торт «Наполеон», в Лидочку помещается сколько угодно, как тогда, когда она была совсем маленькая и могла съесть хоть три коржа и хоть полкастрюли теплого заварного крема. Когда торт уже составлен – коржи помазаны и уложены друг на друга, – торт «Наполеон» готов и совсем не так вкусен, как его составляющие, которые поедаются во время приготовления. Хрупкие крошащиеся коржи становятся мягкими, покорными, ровно уложенными в тортовую кладку. Не видна их вкусная бежево-песочная структура, покрытая воздушными пузырями. Крем – уже всего лишь крем, а не бездонная ёмкость наслаждения цвета свежего древесного спила, нежно-обволакивающей структуры, куда можно окунать палец и держать его в ней просто так. И вообще, Лидочка уже не ребёнок, чтобы размышлять о таких глупостях, как отчего это «неженатые» крем и коржи куда изящнее, куда интереснее, куда как вкуснее и желанней «поженившихся», намертво слипшихся, пропитавшихся друг другом. «Если подавать к столу отдельно коржи и заварной домашний крем в вазочках, ещё тёплый, и предлагать окунать и тут же съедать, запивая несладким чаем – это будет куда вкуснее. Но это будет неправильно, и потому так нельзя делать. Надо намазать и поставить, чтобы пропиталось. И все будут есть и говорить: «Как вкусно!» Действительно, вкусно. Но до – гораздо вкуснее».

«Глупости какие», – одёргивает себя Лидочка и поднимается из кафе «Сказка» вверх по лестнице, мимо входа во Дворец моряков, куда её приводил Герман, наверх, к Оперному. По этой симпатичной недлинной лестнице мало кто ходит, все идут по верху туда, к лестнице большой, навечно спаянной с этим городом, как спаяна бородавка или шрам с человеком, и даже если человек красив, то бородавка или шрам запоминаются всё равно сильнее его красоты, ума и прочего его человеческого. От подножия этой недлинной неприметной лестницы можно дойти до подножия той, большой и символической. Идти легко – всё время вниз. Вниз ровно настолько, насколько символическая длиннее «сказочной». Но Лидочке совершенно незачем идти вниз вдоль пыльных непарадных домиков, на крышах которых растут кусты и даже деревья, чьи кроны видны оттуда, сверху. Снизу – корни, сверху – кроны. Лидочкин город тут многоэтажен не домами, а улицами. Первый этаж ещё ниже, где склады и краны порта. Второй здесь, по нему идёт десятый троллейбус и торчит глупое современное высотное здание «Эпсилон» – завод по производству неизвестно Лидочке чего. Третий – самый верхний – там, где каштаны, платаны, брусчатка, Пушкин, пушка, оперный, постоянные свадьбы и вечные праздношатающиеся. Иногда она не поднимается по лестнице, а возвращается на Гарибальди, чтобы идти домой «короче». И отчего-то идёт не короче, а делает крюк по мосту с гербом, только под мостом не вода, а дома и улица, – через парк Шевченко, на Чичерина и пешком до проспекта мира, угол Чкалова. Она часто делает этот огромный крюк, слегка помахивая белой картонной коробкой с «корзинками», «картошками» и «трубочками». И так ни разу и не заходит «в коммуну на Гарибальди», хотя вот она, над гастрономом «Барвинок». Маринку она вызванивает по коммунальному телефону и встречается с ней в подвальном кафе «Калинка» на Чичерина, где они едят взбитые сливки (с курагой, с черносливом, с шоколадом, с орехами – выбирай на вертящихся стеллажах и иди плати к стойке), пьют кофе, а подруга ещё и курит сигареты «Темп». «Соусированные», – читает на пачке Лидочка.