– Ну что ж, – сказала Даша задумчиво, –
придется свой вариантец попробовать…
…Даша откровенно блаженствовала. Простиралась на диване,
расслабившись, глядя в потолок. На столике под рукой стояла вместительная
чашка, где коньяка было больше, чем чая, или по меньшей мере половина на
половину. В наушниках плеера мелодично струилась музыка Джеймса Ласта, цветной
телевизор с вырубленным звуком заливал комнату причудливым мельканьем
разноколерных теней. Царил полумрак, только слева, в стороне от дивана, на
столе лежал круг света и, заслоненная широкой спиной Глеба, едва слышно
постукивала электрическая пишущая машинка. Покой и уют. С Глебом ей, пожалуй
что, повезло – прекрасно понимал, что такое уработаться вусмерть, и потому не
лез тупо с нетерпеливыми нежностями, если видел, что Даша совершенно уездилась.
И, в свою очередь, без всяких церемоний загонял ее тихонько валяться на диване,
с непременным условием не мешать – если подпирала срочная работа, как сегодня.
И под одеялом все обстояло гармонично. Вот только в облике мужа Даша его
совершенно не представляла – как и себя в роли чьей бы то ни было жены,
впрочем.
На экране браво мельтешили американские копы – отлично
вооруженные и снабженные техникой, какую у нас лицезрел не всякий генерал;
сытые и уверенные в завтрашнем дне ребятишки-сержанты, получавшие опять-таки
побольше наших генералов. Все их боялись и уважали и при первой же команде
тянули лапки кверху, чтобы не получить в случае злостного неподчинения пулю меж
глаз. Конечно, кино всегда и везде прибрехивает, в реальной жизни все наверняка
обстоит не так благостно, но все равно, попробуй ты объясни этим ребятам, что
такое «очередная задержка зарплаты» или «нехватка бензина для оперативной
машины». Сама во Франции нахлебалась позора досыта, пытаясь растолковать
очевиднейшие для всякого российского мента реалии…
Минул первый день, отведенный на сыск. Успехов было – ноль.
Ни одного фактика или мельком оброненного слова, позволившего бы заключить, что
убитые были знакомы. Ни в одной из ватагинских папочек их фамилий не
отыскалось. А разрабатывать всех поголовно, кто в этих папочках числился,
совершенно нереально – у щедрости начальства есть свои пределы, и никто не
обеспечит оперсоставом этакое планов громадье, если нет к тому же веских
оснований. Так что где-то в глубине души начинало, словно зачаток раковой
опухоли, понемногу набухать тупое бессилие.
Даша сердито покосилась на столик. Там белел свежий номер
«Обозревателя», ежедневного приложения к «Бульварному листку» (морды, впрочем,
почти те же). И успели, конечно, разнюхать основные детали. И в своем
всегдашнем стиле тисканули статеечку под разухабистым заголовком: «Чертенок
душит девочек». Борзописец по имени Семен Васильков путем весьма затейливых
построений связывал красный цвет шарфиков с алым цветом советских знамен и
как-то незаметно приходил к выводу, что всему виной многолетний диктат КПСС, и
потому все честные люди должны на грядущих выборах голосовать за Гайдара.
Должно быть, подразумевалось, что из уважения к Гайдару сексуальные маньяки
перестанут душить девочек. А Чарли Мэнсон, Сын Сэма, Джек-Потрошитель и Ландрю,
[2]
если следовать логике этого Сэмэна, были замаскированными
коммунистами…
А между тем сам Сема прочно прописался в третьей папочке
Ватагина, и Даша, прочитав разухабисто-идиотскую статейку, мстительно
подрисовала Василькову черным фломастером зимнюю шапку и шрам на щеке – рожа и
без этих художественных изысков была неприятнее некуда. Или так только казалось
– вполне возможно, напиши Сема хорошую статью о ментовских трудностях,
показался бы светочем обаяния. Хотя именно на нем, владельце синей «восьмерки»,
лежало в свое время обвинение в похищении того несчастного спаниеля…
Машинка тихонько клацнула в последний раз и умолкла. Глеб
выбрался из-за стола, блаженно потягиваясь и гордо кося глазом на Дашу. Ждал
похвалы, мужики – они как дети…
– Ну, ты у меня молодец, – сказала Даша, искусно и
откровенно подлизываясь, ибо предстояло кое о чем попросить. – И какую
загадку истории на сей раз расколол?
– Выяснял, мог ли Ричард Львиное Сердце оказаться
русским по отцу. Мог теоретически.
– Аб-балдеть, – сказала Даша, как следует глотнув
разбавленного чаем коньячка. – Ричард этот вроде бы водил знакомство с
Айвенго и Робин Гудом? А больше я о нем и не помню ничегошеньки… Или нет,
что-то еще насчет крестовых походов, а?
– Ага. Двенадцатый век.
– А русские-то при чем? Слава богу, «Голос демократии»
закрылся – они бы из тебя, любовь моя, после таких открытий в момент
патентованного черносотенца и шовиниста сделали…
– Самое смешное, что есть теоретическая вероятность.
– Излагай, – она сделала широкий, чуточку хмельной
жест.
– Что, серьезно?
– Ну, ты же моей работой, как верному любовнику и
положено, вежливо интересуешься… Должна же я отвечать взаимностью? Так приятно
послушать про чужие успешные расследования, когда свои не идут…
Она не столь уж и лицедействовала – просто приятно было бы
поваляться еще с полчасика, слушая побасенки о загадках, ничего общего не
имевших с мучившими ее самое и близко не лежавших…
– Ну, вот… Мамашей Ричарда была Алиенора Аквитанская…
– Аквитания – это где?
– А это было такое герцогство. Потом вошло в состав
Франции, но успело досыта покрасоваться суверенитетом.
– Папаня? Официальный, я имею в виду. Ты же, как я
поняла, крутишь версию, что был и побочный?
– Был, куда ему деться… – Глеб тоже уютно
примостился на диване и набулькал себе коньячку, не паскудя его чаем. –
Официальный папаша – Генрих Плантагенет, граф Анжу и Турени, еще один суверен
под боком у Франции.
– Подожди, но Ричард-то был королем Англии, это даже я
помню…
– Да видишь ли, у последнего английского короля
наследников не было, и потому наследником он назначил Генриха. По старой
дружбе. Как варяга на царство. Наша сладкая парочка переехала в Лондон и стала
править, как любой бы на их месте. Королевство – это тебе не герцогство…
– И где тут криминал с побочным отцом?
– Не спеши. Будет. Тут придется вернуться назад и дать
подробную информацию о мадам Алиеноре. В пятнадцать лет вышла замуж за французского
короля Людовика Седьмого. И, что летописцами предательски зафиксировано, меняла
любовников, как перчатки. Один монах так и записал: «Невоздержанность этой
женщины была общеизвестна. Она вела себя не как королева, а как проститутка».
Что подтверждается десятком его коллег. Людовик, бедняга, терпел одиннадцать
лет. Потом выбил разрешение на развод, хоть это тогда было и нелегко. Тут-то и
вынырнул Генрих, еще в ту пору граф, и разведенная красоточка, будучи лет на
шесть постарше, юнца легко окрутила. Благо они и до этого вроде бы крутили
любовь.