Святой нимб и терновый венец - читать онлайн книгу. Автор: Антон Леонтьев cтр.№ 21

Когда девять месяцев спустя матушка разродилась мной, она уже не работала в особняке. Сеньора, узрев ее увеличивающийся живот, быстро поняла, в чем дело (до нее доходили слухи), и, пользуясь тем, что ее муж находился за границей в деловой поездке, дала моей матушке расчет.

В те времена, сорок шесть лет назад, Коста-Бьянка была доброй католической страной, в которой появление на свет у молодой незамужней девицы ребенка было вопиющим нарушением всех мыслимых правил и, что еще хуже, грехом, не подлежащим отпущению.

Я родился в бедняцкой лачуге, моя матушка несколько дней и ночей находилась между жизнью и смертью. Церковь, та самая церковь, которой я теперь служу, в лице одного прелата-фарисея отказала несчастной молодой женщине в помещении на лечение в монастырский госпиталь, где ее могли бы выходить. Как заявил сей ханжа, каждый должен нести справедливое наказание за свой грех. И этим грехом был я.

Кто-то из родственников обратился к сеньоре делла Кьянца, взывая к ее милосердию и прося оплатить пребывание моей родительницы в больнице, но она была непреклонна. Так в возрасте четырех дней от роду я сделался сиротой. Меня взяли на воспитание дальние родственники, которые, впрочем, через несколько лет отказались от такой обузы и продали меня индейцам, кочевавшим по стране с бродячим цирком. Там я постиг разнообразные науки, начиная от выступления на манеже и заканчивая побирушеством и воровством, ибо мои приемные родители не брезговали промышлять и этим.

Пути Господни неисповедимы, и кто бы знал, что спустя годы я приму сан и взойду на амвон. Я отчаянно любил своих индейских родителей, мы были одной большой дружной семьей. Цирковую труппу (я, помнится, имел большой успех, когда балансировал с шестом на канате, натянутом над манежем, или лихо скакал на лошади) разогнала полиция, которой жители одного из городков пожаловались, что с нашим там появлением значительно увеличилось число краж. Но нас это не смутило, и через день мы снова были вместе. Тогда за дело взялись горожане: мужчины, к которым примкнули женщины и подростки, под предводительством местного священника глухой ночью напали на нас, спящих, заблокировали выходы из фургонов и подожгли их. Я помню дикие вопли, запах паленого мяса, мольбы о пощаде. Но горожан и их предводителя в рясе это не проняло. Тех, кто выбирался из окон фургонов, спасаясь от пламени и едкого дыма, добивали лопатами, мачете и просто руками, причем все – от мала до велика.

Несчастного семилетнего мальчика (неужто я был когда-то таким?) спасло то, что у меня была молочно-белая кожа и я выделялся на фоне смуглых индейцев. Кто-то из горожан, увидев меня, решил, что я – жертва «иродов», похищенная из родительского дома, и в самый последний момент отвел лезвие, направленное мне в грудь.

Местный священник, тот самый, что воспламенял горожан своими неистовыми речами и настраивал их на убийство циркачей, уверяя, что подобное никак не может считаться грехом, приютил меня на время. А через несколько месяцев я попал в католический интернат для юношей, расположенный в столице. Судьбе было угодно, чтобы однажды интернат навестила с визитом делегация именитых горожан, в число которых входил и мой отец, Энрико делла Кьянца (Я с самого детства знал историю своего появления на свет и имя того человека, который соблазнил мою несчастную матушку и подарил мне жизнь, а ей – смерть.)

Когда я увидел перед собой высокого, богато одетого господина в темном костюме и с тростью с платиновым набалдашником и услышал, как директор интерната величает его «сеньором делла Кьянца», я не сдержался и, против всех правил устава, покинул внутренний двор, где проходил смотр горожанами сирот, воспитываемых католической церковью.

Меня нашли. Директор был вне себя от ярости и приказал всыпать мне сорок ударов палкой по спине – телесные наказания были в интернате в почете. Еще бы, ведь я опозорил его, а тем самым и церковь перед лицом важных посетителей! Сек меня падре, и на экзекуции присутствовали гости, в том числе и мой отец. Я, еле сдерживая слезы и крики, безропотно сносил размашистые удары тяжелой палки из тика, но сорока ударов было чересчур много для девятилетнего мальчика, и на семнадцатом ударе я потерял сознание.

Что произошло далее, известно мне по рассказам моих сотоварищей. Священник не прервал наказания, а завершил его только тогда, когда палка в сороковой раз опустилась мне на спину. Затем меня передали на попечение интернатского врача. Он констатировал, что я впал в беспамятство. Поднялась температура, я бредил. Два или три дня я находился между жизнью и смертью, урывками приходя в себя и открывая глаза. Мне казалось, что я снова нахожусь в цирке, как будто ничего не произошло, калейдоскоп лиц вертелся в моем воспаленном сознании, и центральным в нем был лик сеньора делла Кьянца. Сознательно я бы никогда не проговорился и не обратился бы к отцу, однако под воздействием лихорадки я постоянно выкрикивал его имя и в бреду несвязно рассказывал историю своего появления на свет.

Когда лихорадка прошла и жар спал, я обнаружил, что подле меня находится тот человек, которого я любил и ненавидел одновременно, – мой отец. Только под угрозой нового, гораздо более сурового наказания директору и священнику удалось вытянуть из меня правду, и сеньор делла Кьянца соизволил припомнить мимолетную интрижку с моей матушкой (однако назвать ее имя он был решительно не в состоянии!).

Батюшка проявил благородство и щедрость, коих я в нем не предполагал. Он регулярно навещал меня в интернате, каждый раз расспрашивая о тех приключениях и невзгодах, что выпали на мою участь. А через пару месяцев он пожаловал в интернат вместе со своим адвокатом, который известил, что сеньор делла Кьянца желает взять меня на воспитание к себе в дом. Я и представить себе не мог, что мои мечты сбудутся и я обрету семью.

Впрочем, этот филантропический эксперимент быстро завершился. Супруга моего отца, та самая, что выставила за дверь беременную матушку, возненавидела меня с первой секунды и обращалась со мной, как с нахлебником. А однажды сеньора делла Кьянца, заявив, что у нее исчезли чрезвычайно ценные изумрудные серьги, вызвала полицию и приказала обыскать мою комнату. Излишне говорить, что украшения, завернутые в тряпицу, отыскались в одном из моих башмаков. И напрасно я уверял полицию, что не прикасался к серьгам (тогда я еще думал, что произошло ужасное недоразумение – кто-то другой, похитив драгоценности, воспользовался моей обувью как тайником).

Меня отправили в особый интернат для детей-преступников. Только там, размышляя на досуге, я пришел к выводу, что сеньора намеренно подложила мне серьги, чтобы выжить меня из дома. Я пытался связаться с отцом и сообщить ему это, но каждый раз, когда дворецкий слышал в телефонной трубке мой голос, он тотчас отключался. Позднее я узнал, что таков был приказ сеньоры.

В возрасте шестнадцати лет я покинул интернат, годы в котором закалили мой характер.

Некоторое время я перебивался случайными заработками, затем мне удалось найти место мальчика на побегушках в большой автомастерской, в которой я обучился многим премудростям и к девятнадцати годам занял место одного из младших механиков. Я был доволен жизнью, у меня появилась возлюбленная, с которой мы планировали пожениться и завести с полдюжины детишек.