Вообрази себе картину - читать онлайн книгу. Автор: Джозеф Хеллер cтр.№ 33

Афинам следует тянуть время на суше, позаботиться о флоте и не делать ничего, что могло бы поставить под угрозу сам город.

— Я опасаюсь гораздо больше наших собственных ошибок, чем вражеских замыслов. Нам следует иметь в виду, что война неизбежна.

Такова была речь Перикла.

В первый год войны Спарта, не встречая сопротивления, вторглась в Аттику и опустошила земли за городскими стенами, между тем как Афины послали к берегам Пелопоннеса боевые корабли, дабы они опустошили тамошние земли и разрушили укрепленные передовые посты.

Перикл собрал внутрь стен сельских жителей с их имуществом, а их овец и скот переправил на острова. Непривычные к городской жизни и не доверяющие горожанам, эти беженцы летней войны не выражали особого удовольствия ни по поводу места, в котором они очутились, ни по поводу жалких условий, в которых им приходилось существовать. Они находили место для жилья там, где могли, по преимуществу на городских улицах и между Длинными стенами. В остальном же жизнь в переполненном городе продолжалась своим чередом и торговля в гаванях шла по-прежнему бойко.

Теперь в городе не было, разумеется, сколько-нибудь значительной партии мира. Зато имелись две партии войны: партия Перикла, предпочитавшая ограниченную войну, и партия его противников, желавшая войны тотальной.

Спарта оставалась несокрушимой на суше, Афины — неодолимыми на море, так что свара могла продолжаться до тех пор, пока та и другое не встретятся.

Однако Перикл верил, что война будет недолгой: Спарте хватит одного только года, чтобы понять, что победа недостижима, и согласиться на мир без уступок, которых она прежде требовала.

Стратегия Перикла была безупречна.

Эта стратегия провалилась.

Осенью того же года, после окончания первого «сезона» войны, пелопоннесцы ушли домой, на запад, их беотийские союзники вернулись в свои города на севере, Еврипид поставил свою «Медею», а Перикл произнес изысканную погребальную речь, написанную для него Фукидидом примерно через тридцать лет после того, как он ее произнес.

Останки павших погребли в государственной гробнице, располагавшейся в красивейшем предместье города. Когда наступил его черед говорить, Перикл вышел на высоко поднятый помост для того, чтобы слова его были слышны как можно дальше в толпе.

Его речь была данью величию Афин. Сказанное им о погибших говорилось и раньше на подобных же церемониях. Сказанное о городе невозможно было сказать ни о каком другом.

Афины — школа всей Эллады, сказал Перикл, пример для всей Греции, город, государственное устройство которого не подражает чужеземным установлениям, но являет пример для других.

И вправду это был город, куда стекались все греки, которым было что сказать или показать, дабы явить свои способности и получить им заслуженную оценку.

— И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, — сказал Перикл, — то наш государственный строй называется демократией.

Он не стал извиняться ни за развязывание войны, ни за создание империи.

Предки афинян своей доблестью сохранили свободу страны до нашего времени. А их отцы умножили полученное ими наследство, создав империю, которой Афины теперь владеют, и оставив ее ныне живущему поколению афинян.

На улицах и в лавках города можно услышать все языки мира.

— Когда труды наши кончаются, — сказал он, — мы предаемся разнообразным развлечениям для отдохновения наших душ, и наслаждение, которое мы находим в них, помогает рассеять заботы повседневной жизни. И со всего света в наши порты стекается все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.

Он сомневается, сказал Перикл, что в мире есть иное место, где можно найти человека, наделенного способностями столь же разнообразными, каковы они у афинян. Только Афины, если вдуматься, превосходят величием собственную славу, и будущие века станут дивиться им, как дивятся нынешние.

— Чтобы прославить нас, не нужно Гомера.

Все моря и земли открыла перед ними их отвага и повсюду воздвигла вечные памятники их бедствий и побед.

Склонность к прекрасному они развивают без расточительности, а любовь к наукам — не в ущерб силе духа.

Признание в бедности у них, сказал он, не является позором, но больший позор они видят в том, что человек не стремится избавиться от нее трудом.

— Только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем.

Здесь не существует государственной тайны.

— Мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его из страха, что противник может извлечь из этого пользу.

Афинянам не приходится обращаться к вождям враждебных государств, чтобы узнать, снова ли собственные вожди им наврали или сказали в конце концов правду.

В частной же жизни они свободны и терпимы.

— Не только в общественной жизни мы остаемся свободными, но также свободны мы и от подозрительности друг к другу в делах повседневной жизни. Мы не питаем неприязни к соседу, если он поступает отлично от нас, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. При этом мы повинуемся властям и законам, законам писаным, а также тем, что хоть и не писаны, но нарушение коих все почитают постыдным.

Он мог бы, сказал Перикл, подвигнуть их словами на то, чтобы они и впредь противостояли вражеской осаде — будущей весной и летом, когда битва вокруг Афин возобновится.

— Но я предпочел бы, чтобы вашим взорам повседневно представала мощь и краса Афин, и тогда вы станете ее восторженными почитателями. И, радуясь величию нашего города, думайте о том, что все это создали доблестные люди, которые знали, что такое долг, и вдохновлялись в час испытаний высоким чувством чести; которые, даже при неудаче, все же не могли допустить, чтобы город из-за этого лишился их доблести, и добровольно принесли ему в жертву прекраснейший из даров, какой только могли предложить.

Он призвал уцелевших принять этих людей за образец и, «считая за счастье свободу, а за свободу — мужество, смотреть в лицо военным опасностям».

Щедрость Афин в отношении ее союзников он преувеличил, как и вечную память, уготованную тем, которых хоронили в тот день.

В остальном же сказанное им было, до известной степени, правдой.

17

На второй год войны теснота в городе была несколько разрежена моровой язвой. Погибла примерно треть населения.

Фукидид тоже пострадал от этой болезни, но выжил, чтобы рассказать нам о ней.

Впервые болезнь началась в Эфиопии и распространилась на Египет. В Афины она проникла через Пирей, жители которого поначалу думали, что это приспешники Спарты отравляют их цистерны. Затем болезнь пришла в верхний город, и тогда стало умирать гораздо больше людей. Ведь население города удваивалось всякий раз, как в него сбегались сельские жители.