Больше всего, как это обычно бывает, выиграли сторонние –
сиречь чешские легионеры, которые вкупе с французами преспокойно выдали
адмирала партизанам, за что смогли выехать из России со всем награбленным
добром, а также и долей колчаковского золота. Именно благодаря ему, положенному
в подвалы пражского «Легия-банка», кукольное государство Чехословакия и смогло
относительно безбедно протянуть лет двадцать, пока не прикатили танки вермахта…
А Тухачевскому по злой иронии судьбы сибирские «победы» аукнулись всего через
год. Когда бездарно руководимые им части попытались взять-таки Варшаву,
Пилсудский бросил навстречу в качестве последнего козыря две дивизии, целиком
состоявшие из возвратившихся от сибирских руд поляков, многие из коих уже
однажды общались с Тухачевским. Именно эти дивизии остановили красный авангард,
распотрошили его в пух и прах, а остатки загнали на территорию Германии, где
конники красного героя Гая слопали своих лошадушек в лагерях для
интернированных… Ну, а немного погодя проникшийся сибирским духом Сталин
распорядился прищемить красному Бонапартику яйца дверью, что и было выполнено
на совесть.
Обо всем этом Даше довелось читать в свое время –
бывшего любовника, писавшего книгу о Колчаке, она стремилась бесповоротно
выкинуть из памяти за все хорошее, но его труд осел в голове. И сейчас она
могла бы сказать, что винить в прошлых поражениях следовало в первую очередь
обладателя щучьей морды, но кто из присутствующих в зале стал бы ее слушать?
Оставалось лишь тихо стервенеть от скуки, слушая ораторов и
самодеятельных поэтов, сменявших друг друга с методичностью часового механизма.
Сидевший рядом Паша Горбенко ухитрялся даже подремывать временами, елико
возможно уютнее расположившись в жестком кресле.
Наконец-то на трибуну вылез сам Шумков, утвердился орлом – и
понес с воодушевлением ту же ахинею насчет героического адмирала и коварных
москалей, не признавая ни логики, ни суровых исторических фактов. Поскольку
было известно, что вождь, подобно столичным эстрадным звездам, обожает своею
персоной закрывать концерт, Даша воспрянула. Легонько подтолкнула соседа
локтем, тот мгновенно проснулся и приготовился к действию.
А вот это, пожалуй, что-то новенькое…
– И в этот достопамятный день мы просто обязаны
восславить павших! – гремел Шумков, потрясая прицепленной к поясу
шашкой. – Я хотел бы отдать должное светлой памяти Маргариты Монро,
талантливой сибирской певицы и горячей сторонницы идеалов нового возрождения
Сибири, убитой прикормленными Москвой опричниками! Тяжела наша дорога, наш путь
далек, жертвы на этом пути неизбежны, но смерть нашей молодой сподвижницы, я
верю, будет отомщена!
Он картинно махнул рукой, отходя от трибуны, – и
динамики грянули во всю ивановскую уже знакомое Даше:
– А по чащобам – лешаки,
а по дорогам – казаки,
и их дорога тяжела и далека…
Невзирая на торжественность момента, кое-кто из
присутствующих стал откровенно пробираться к выходу, не дожидаясь, когда
отгремит шлягер. Встал и майор-ротмистр, а за ним неспешно двинулись оба
оперативника.
Даша быстро огляделась. Еще трое торчали у выхода,
притворясь, будто увлечены дискуссией, все было готово, оставалось начать
пляски…
– Ладно, – сказала она напарнику громко, благо музыка
орала да поблизости никого не осталось. – Даем отмашку волкам войны… Иди к
ребятам, на улице берем. В темпе и без нежностей.
На улице было еще светло. Место не особенно удобное – не
подъехать на машине вплотную к парадному крыльцу, но что тут поделаешь…
Она покинула зал последней из представителей славного
сыскарского племени. В коридоре остановилась рядом с Пашей – он подпирал стену,
ожидая, когда майор-ротмистр кончит беседовать с каким-то благообразным
дедушкой в чересчур просторной гимнастерке, болтавшейся, как на пугале.
Спросила шепотом:
– Он здесь на своей машине?
– Ага.
– Отгоните в контору, вдруг найдем что интересное… И
пальчики с него снять моментально. – Оглянулась, подтолкнула Пашу ладонью
в поясницу: – Пошел!
На улице вокруг поправлявшего фуражку майора, в некотором
отдалении, уже выстроилась классическая «коробочка». Даша оглянулась – ага, вон
и серый «Москвичок», и синяя «шестерка», далековато, конечно, но ничего не
попишешь, сам помчится со скоростью гепарда, когда рученьки за спиной вывернут
старым, но надежным «самолетом»…
Чуть ли не в следующий миг все замелькало.
Нюх есть нюх, и она вдруг шестым чувством поняла, что
майор-ротмистр, якобы непринужденно оправлявший на себе скоморошью амуницию, на
самом деле напряженно готовится к схватке, заметил происходящее, пытается
лихорадочно прокачать ситуацию, а значит – волк…
Она рванулась вперед, отчаянно вскрикнула:
– Коля, бери!
Никто на нее не оглянулся – молодцы! – сомкнули
«коробочку», навалились…
Первый скрючился и, кренясь набок, отвалился в сторону – это
майор, схватив шашку за эфес, повернул ее удивительно хватко, видимо сразу
угодив по одной из болевых точек. Тут же получил и второй – Даша даже не успела
увидеть, куда. Хриплые выдохи, замысловатая возня… За спиной, у парадного
входа, раздался отчаянный женский визг, чей-то топот. Даша успела отметить, что
все пошло к черту, не удалось чисто подмести, – и рванулась вперед,
выхватывая пистолет.
– Милиция!
– Что вы смотрите?!
– Есаул, вперед!
И еще что-то орали за спиной. Стучали сапоги. Она не успела
добежать, в ней уже не было нужды – Костя Гукасов, оскалясь, аккуратно срубил
майора ударом сплетенных ладоней сзади. Он и Володя подхватили «клиента», на
бегу заламывая руки «самолетом», помчали к «шестерке», мгновенно взревевшей
мотором. Тот, что получил шашкой, все еще не мог распрямиться, возле него
присел на корточки один из Дашиных кадров, – а сапоги уже бухали, догоняя,
взвизгнула выхваченная из ножен шашка, взвилась.
Даша перехватила нехиленькое запястье своей левой, успела
поймать на классический «катет, катет», попала носком кроссовки по лодыжке,
отстранилась, пропуская мимо лица тяжелый клинок, вихлявшийся в вывернутой
руке. Бедолага взвыл, словно его кастрировали, но, получив ускорение ударом
колена, полетел на грязный бетон, немилосердно обдирая физиономию.
Набегали еще трое, так и не сообразившие отчего-то обнажить
свои «селедки», а следом, пока что не разъяренно, подчиняясь стадному
инстинкту, валили остальные. Трое кинулись влево, рассчитывая обогнуть Дашу и
вырвать пленника у тех, кто головой вперед запихивал его в «шестерку».
Паша Горбенко встал у них на пути, как утес. Подхватив
оказавшийся кстати обломок толстой доски, замахнулся от всей русской души и
рявкнул:
– Поубиваю, мать вашу!