Завидев пришедших, дьяк так удивился, что выпучил глаза, безотчетно продолжая колотить в било. Его можно было понять: немногочисленных окрестных жителей он знал наперечет, а эти двое были ему совершенно не знакомы. Мало того, вид парня с воинским поясом наводил на мысль о городе и княжеской дружине, да и девушка, хоть и была одета в простую потрепанную рубашку, тоже не походила на простолюдинку. Таким образом из леса выходит только нечисть, морочащая добрых людей, и молодой отец Орентий не знал, то ли ему попытаться отогнать видение крестным знамением, то ли спасаться бегством.
Странные гости приближались, а из дверей между тем выглянул сам отец Родион, священник.
– Ты что, Орейка, очумел совсем? – мягко, но выразительно поинтересовался он. – Все лупишь и лупишь, будто пожар, а пора службу начинать!
– О! – только и произнес отец Орентий в свое оправдание, показывая колотушкой на пришельцев. Но те уже подошли к крыльцу, и пугливый дьяк поспешил скрыться за стенами святой церкви.
Священник тоже удивился, но не настолько, чтобы испугаться. Он служил на бывшей Яровитовой горе уже пятнадцать лет и давно привык к мысли, что вполне может разделить когда-нибудь участь смиренного инока Пиония.
– Кто же вы такие будете, люди добрые? – спросил он, прищурившись, чтобы получше разглядеть их.
– Издалека мы, – вежливо ответил Ростислав. – Будь здоров, отче!
– И вам добрый день! Зачем же к нам пожаловали?
– Да вот, отче, – Ростислав кивнул на Прямиславу, – вышел грех, умыкнул я девицу. Обвенчаться бы нам, пока хуже чего не вышло.
– Идемте, – тут же согласился отец Родион и даже засуетился немного, пропуская их в дверь, такую низкую, что Прямиславе пришлось, входя, пригнуться. – Сейчас мигом и того… Начнем, благословясь!
– Непорядок это, отче! – предостерег отец Орентий, еще хорошо помнивший свою науку. – Сперва отслужить, потом…
– Делай свое дело, кадило раздувай! – прикрикнул на него отец Родион. – Или забыл грамоту епископа? «Если придут звать тебя крестить, или отпевать, или венчать, или исповедовать, – стал он повторять на память, подняв для большей назидательности палец, – то надлежит идти немедля. Нет греха, если придется ночью встать, из-за стола встать, даже службу церковную прервать, – больший грех выйдет, если, ожидая тебя, нетвердые в вере передумают…» Поганцы! – добавил он уже от себя, и Прямислава чуть не рассмеялась. Ее ничуть не удивило существование подобной грамоты, которую посланцы епископа зачитывали служителям всех церквей волости, где большинство народа гораздо охотнее молилось Перуну, Велесу и Ладе, чем Святой Троице.
– Идите, станьте сюда! – продолжал отец Родион, подталкивая жениха и невесту к аналою. – Вы крещеные?
– Крещеные! – Ростислав предъявил нательный крест, а Прямислава просто кивнула.
– Исповедовались хоть когда-нибудь?
– На Пасху, – ответили они хором.
– Как крестильные имена?
– Михаил.
– Ксения.
– В первый раз венчаетесь?
– Во второй.
– Как так? – Отец Родион нахмурился. На его памяти уже бывали случаи, когда вчерашние «поганцы» пытались венчаться снова, просто прогнав надоевшую прежнюю жену.
– Вдовец я, – пояснил Ростислав. – Давно, года четыре уже.
Ростислав отвечал, имея в виду как бы одного себя, поскольку признание, что его невеста, по виду девица, тоже когда-то венчалась, вызвало бы слишком много долгих объяснений.
– Колец нету?
– Есть, – неожиданно для Прямиславы ответил Ростислав и стал развязывать кошель на поясе.
Оттуда он извлек что-то маленькое, передал священнику, потом стянул с пальца один из своих перстней и вручил ему же.
За происходящим наблюдали четверо местных жителей – таишинский тиун с домочадцами. В этот обычный будний день на службу явились только они, поскольку тиун местного боярина считал усердие к церкви своей должностной обязанностью. Прочие таишинцы не спешили на зов била, и потом им пришлось долго каяться, поскольку другое такое зрелище, как сегодня, они могли увидеть еще не скоро.
По порядку отец Родион должен был бы задать жениху и невесте еще несколько вопросов относительно родства, кумовства и согласия родичей на брак, но он понимал, что при текущем состоянии дел это уже не важно. Раскрыв свою потрепанную, драгоценную книгу, отец Родион начал молитвословие. Прямислава слушала про Исаака и Ревекку, слушала, как отец Родион испрашивает Божьего благословения на обручение, и едва могла опомниться от изумления, которое сейчас было ее главным чувством. Свое первое венчание она почти совсем не помнила, но различие было – как между небом и землей! Как велики были пышность и блеск ее первого брака, как много знатных, нарядных мужчин и женщин толпилось вокруг нее тогда, какое торжественное богослужение развернулось под началом владимирского епископа, прибывшего в Берестье нарочно для нее. И все это делалось для нее, для маленькой девочки, которая весьма смутно представляла себе, какой поворот совершается в ее судьбе, и совсем не знала того взрослого дядю с бородой, который стоял рядом с ней, возвышаясь головой, как ей казалось, под самый купол, и своей большой, чужой рукой надевал на ее маленький детский пальчик золотой перстень с красным камнем. Ее главной заботой тогда было не уронить перстень, в котором один ее палец чувствовал себя слишком просторно, а два, увы, не влезали. Где теперь тот перстень, где тот дядя с бородой? Прямиславе хотелось смеяться, такой счастливой она чувствовала себя сейчас и такими далекими, даже забавными казались ей все ее прежние недруги и беды.
Им подали кольца, чтобы жених и невеста троекратно обменялись ими; нынешнее кольцо было как раз по пальцу Прямиславы, и она удивлялась, где Ростислав его взял.
– Перстнем дадеся власть Иосифу в Египте, перстнем прославися Даниил во стране Вавилонстей, перстнем явися истина Фамари, перстнем Отец наш небесный щедр бысть на сына Своего: дадите бо, глаголет, перстень на десницу его… – торжественно провозглашал отец Родион. При всех ее познаниях, почерпнутых в Апраксином монастыре, Прямиславе трудно было понять, при чем тут земля Египетская и Даниил, зато гораздо яснее было, почему желание «поганцев» справлять церковные обряды было таким нестойким. Поди разберись, выйдя из леса, почему твоя свадьба должна благословляться не Ладой и Живой, а каким-то Иосифом с его властью в Египте! Не говоря уж о том, что о существовании Египта какой-нибудь бортник
[70]
Пасмура услышал бы во время венчания первый раз в жизни… – Сочетай Господь их в едину мысль, венчай их в едину любовь и совокупи их в едину плоть…
И совсем не так отзывались в сердце Прямиславы эти слова, чем когда они относились к Юрию Ярославичу. Бог соединил ее с тем, кого она действительно любила, и эту связь уже не смогут разорвать ни княжеские раздоры, ни церковные грамоты.