Свою пострадавшую дружину Вебранд давно уже мог считать отомщенной, но не спешил покидать квиттов: такая жизнь была как раз по нему.
В усадьбе Сосновый Пригорок, где славный воитель отдыхал и набирался сил для новых свершений, Хагиру было скучно, тоскливо, душно. Хотелось к морю, где свежий ветер, простор. Волны катятся, и оттого кажется, что и сам ты движешься куда-то. У всякой дороги есть какая-то цель. А здесь – унылая длинная долина, пологие горы, поросшие сосняком, овечьи стада… Чтоб тролли так жили! Даже расцвет лета, близкие праздники Высокого Солнца не утешали: в таком настроении не будешь плясать у костра. Хагиру не сиделось на месте, неподвижность давила и душила, и он целыми днями бродил по округе; на ходу ему было легче, но от беспрерывных хождений только усиливалось чувство бесцельности и бесполезности даже не его нынешней жизни, а жизни вообще. Почему именно сейчас, когда он занят именно тем, что с детства считал настоящим делом, его и мучает чувство пустоты, которого не было никогда раньше?
Год назад они со Стормундом Ершистым уже находились в походе. В том самом походе, который Стормунд закончил в усадьбе Ревущая Сосна. Подумать только! Прошел год, всего год или целый год, не знаешь, как и сказать. В двадцать семь лет годы идут уже довольно быстро, но в этот год уместилось столько разных событий, что он тянулся как все десять. И себя самого Хагир ощущал повзрослевшим – или уже постаревшим? – значительно больше, чем на год. И чему послужил этот год: злу или благу?
Вопрос впору задавать самому Одину. Хагир остановился и по новой привычке слегка погладил царапину на лице, оставшуюся от последней встречи с фьяллями. Те шли сразу на трех кораблях, но все три теперь поменяли хозяев и служат квиттам. Все фьялли перебиты. Правда, сам Хагир чуть не остался без глаза, но отделался царапиной. Дагейда помогла? Бергвид конунг любит повторять, что ему помогают и боги, и темные силы Медного Леса. Без последних Хагир предпочел бы обойтись, даже если придется остаться без глаза. У Повелителя Битв один глаз, и ничего…
А мысль о Дагейде привела за собой мысль о Хлейне. Между ними не было ничего общего, кроме разве того, что Дагейда внешне напоминала женщину. Но большого сходства и не требовалось. Хагир вспоминал о Хлейне так часто, что эти воспоминания сливались в сплошное ощущение ее живого близкого присутствия. Он вспоминал ее, когда видел мелкую мягкую волну на чистом песке. Когда легкое белое облачко поблескивало на голубом небе. Когда звездочка земляничного цветка белела в траве возле серых каменных выступов. Когда в очаге горел огонь, когда служанка расчесывала волосы, когда рука его сжимала древко копья из остролиста, к которому когда-то прикасались ее руки…
Ему было просто не о чем больше подумать: все прочее, что он считал в своей жизни важным, теперь казалось утратившим смысл. В войну ради мести он уже не верил: такой вождь, как Бергвид Черный, не даст Квиттингу ничего хорошего. Вместо войска тот собрал вокруг себя толпу разбойников и теперь грабит корабли, притом не только фьялльские. Хагиру было противно здесь оставаться, но он не знал, куда идти; его не пускало чувство, что он сам все это затеял. Ведь это он так хотел, чтобы у квиттов появился конунг и повел их в битвы; сколько сил он потратил, чтобы поднять людей… Чем же он теперь недоволен? Поднялись не те? Других нет и взять негде. Иногда нынешняя жизнь казалась Хагиру тем тяжелым, душным сном, когда надо бежать, а ты не можешь двинуться. Он погружался в этот сон все глубже и не знал, где дорога назад, к настоящей жизни.
И в той, настоящей жизни осталась Хлейна. Пусть она будет счастлива. Хагир внушал себе, что она счастлива и спокойна теперь, и отдыхал на мыслях о ее счастье. Жизнь ее с Фримодом ярлом сложится лучше, чем сложилась бы с ним, у нее всегда будет мирный богатый дом, уважение соседей, безопасность для детей… Разве она не достойна этого счастья? «Моя судьба – счастливая, я знаю! – говорила она ему в тот день, в роще Бальдра, и тогда она сама казалась Хагиру священным сосудом, в котором заключено все счастье мира. – Насчет себя я никогда не ошибаюсь». Хагир хотел радоваться ее счастью и радовался, но эта радость вела за собой тоску от того, что она счастлива без него. Дороги к ней не было, а без нее ему не бывать счастливым, даже если весь Фьялленланд завтра встанет на колени и в слезах запросит прощения…
Между камней бежала прозрачная речка, расширялась, превращалась в небольшое озеро. На берегу сидело несколько человек местных жителей – Хагир видел их на пирах в Сосновом Пригорке. Горел костер, над огнем висел железный котел, тянуло запахом вареной рыбы, поблизости сохли сети и стояли рыбные корзины.
– Понятно, кто же будет спорить? – доносились от костра неспешные голоса. Рыбаки и бонды обсуждали ратные дела, о которых столько слышали в последнее время. – Лучше летом воевать, понятное дело. Тепло! – Плотный бородач лет пятидесяти поднял голову и с удовольствием оглядел ясный теплый небосклон. – Как говорится, летом дом под каждым кустом! Не то что зимой!
– Тебе хорошо говорить! – проворчал в ответ сосед, помоложе и повыше ростом, с торчащей клином рыжеватой бородой. Вид у него был голодный и недовольный, он нетерпеливо кружил ложкой в железном котле. – За тебя работники пашут, а жена присматривает! Тепло, холодно! Войско надо собирать поздней осенью или зимой, когда на земле делать нечего! Как будто он не знает! Говорят же, что он вырос за морем на воспитании у кого-то и работал с работниками – он должен знать, что весной надо работать!
– Он слишком много работал, потому-то ему теперь и не терпится повоевать!
– Нашему конунгу надо было потерпеть до осени. Тогда люди спокойно соберут урожай, на земле будет делать нечего, и он получил бы в войско вдвое, втрое больше людей!
– И людям было бы что защищать! – подхватил еще кто-то, маленький и темный. – Урожай же!
– Зато и фьяллей будет втрое больше! У них ведь тоже земля!
– Да разве у них земля? Камни одни! Что я, во Фьялленланде не был? Был, еще пока все это не началось. Мы еще с отцом, пока был жив, ездили туда продавать зерно. Да была бы у них своя земля, разве бы они на нашу пошли?
– Не надо было отрывать людей от дела весной и летом, когда надо пахать и косить! – гнул свое клинобородой. – Если все будут только воевать, то жрать будем кору и мох! Да и того на всех не хватит! А еще я тебе скажу, Сёльмунд, если бы все эти, кто тут слоняется по Донберговой усадьбе без дела и мечтает о подвигах своих дедов, вместо этого пошли пахать и косить, то нам и воевать было бы не надо! Надо работать, работать, я тебе скажу, а остальное само подойдет!
– На кого работать? На Торбранда Тролля? Я на него пятнадцать лет работаю, а он хотя бы спасибо сказал? Я…
Сёльмунд оглянулся и вдруг замолчал: в высоком худощавом хирдмане, что подошел и слушал беседу, стоя в трех шагах от костра, он узнал Хагира сына Халькеля, одного из главных вождей всего войска. Простая одежда делала его похожим на всех, и узнавали его только в лицо.
– Здравствуй, Хагир ярл! – сказал Сёльмунд и продолжил, косясь то на Хагира, то на рыжебородого: – Вот я и говорю: нам нужно освободиться от этой низкой доли и вернуть свою свободу. Тогда и будем работать на себя, а не жить в рабстве!