Я оглянулся: заросли за нами уже сомкнулись.
Вдруг я почувствовал, как кто-то схватил меня и тянет назад за ворот редингота… Я подумал, что настала решительная минута.
Я обернулся.
– Стойте! – приказал черный человек.
– Почему?
– Вы что, не видите: у вас под ногами колодец!
Я посмотрел в указанном направлении и увидел темный круг на земле; я в самом деле разглядел отверстый колодец, он располагался вровень с землей.
Еще шаг – и я упал бы вниз!
Признаться, на сей раз меня мороз пробрал по коже.
– Колодец? – переспросил я.
– Да, он выходит, кажется, в катакомбы.
Незнакомец подобрал с земли камень и швырнул его в бездну.
Несколько мгновений показались мне вечностью, хотя прошло, может быть, всего десять секунд. Но вот я услышал глухой удар, ему ответило подземное эхо: камень ударил о дно колодца.
– Один человек туда уже упал, – невозмутимо продолжал мой проводник, – и, как вы понимаете, его больше никто никогда не видел… Идемте.
Я обогнул колодец, обойдя его как можно дальше.
Спустя несколько минут я вышел из зарослей цел и невредим, но как только очутился на опушке, кто-то крепко вцепился мне в плечо.
Впрочем, я начинал привыкать к странным ухваткам моего проводника. Еще пять минут назад мы шагали в полной темноте, теперь же нас освещала луна.
– Ну что? – спокойно спросил я.
– Вот дерево, – произнес в ответ черный человек, указывая пальцем на смоковницу.
– Какое еще дерево?
– Смоковница, черт подери!
– Я вижу, что смоковница… И что дальше?
– Вот сук.
– Какой сук?
– На котором он повесился.
– Кто?
– Бедный Жорж.
Я вспомнил историю о повешенном, о котором был отчасти наслышан.
– Ага! А кто был этот бедный Жорж?
– Несчастный мальчик – так его звали.
– Почему же его так звали?
– Потому что он и был несчастным мальчиком.
– Зачем он повесился?
– Он был несчастным мальчиком.
Я понял, что продолжать расспросы бесполезно. Мой необыкновенный проводник постепенно представал передо мной в истинном свете: это был круглый дурак.
Теперь я схватил его за руку и почувствовал, что он дрожит.
Я снова приступил к нему с вопросами и заметил, что теперь даже голос его дрожит.
Тогда я понял, что его нежелание показать мне ночью сад и дом объясняется страхом.
Оставалось выяснить, почему он носит траур, почему у него черное лицо и черный нос. Я как раз собирался его об этом расспросить, но мой проводник не дал мне раскрыть рта и, словно торопясь поскорее уйти от проклятого дерева, снова устремился в чащу, приговаривая:
– Хватит, хватит, идемте!
Теперь он шел впереди.
Мы снова вошли в лес. Он занимал не больше арпана земли, но деревья были такие толстые и посажены настолько часто, что казалось, будто лес раскинулся на несколько миль.
Что касается жилища, это был типичнейший в своем роде старинный дом: все, что только можно, было разбито, потрескалось, обвалилось. Вы поднимались на крыльцо по лестнице из четырех или пяти ступеней, оттуда попадали в комнату, выходившую на Восточную улицу, тоже по каменной лестнице, но винтовой; ступеньки ее разошлись, и во многих местах зияли щели.
Я собирался подняться, но в третий раз почувствовал, как рука моего проводника тянет меня назад.
– Сударь! Что вы делаете? – остановил он меня.
– Осматриваю дом!
– Поостерегитесь! Дом-то этот еле стоит: чуть посильнее дунешь – он и рухнет.
И действительно, то ли кто-то снаружи дунул слишком сильно – северный ветер, например, – то ли и не нужно было дуть на этот дом, – часть дома в самом деле обвалилась и по сей день лежит в развалинах.
Я не только вернулся с винтовой лестницы, на которую начал было всходить, но на всякий случай спустился и с крыльца.
Мой осмотр был окончен, мне оставалось лишь выйти. Но где же выход?
Похоже, проводник угадал мое желание и горячо его разделял: он живо ко мне обернулся.
– Ну что, хватит с вас? – спросил он.
– А я все видел?
– Абсолютно все.
– Тогда идемте к выходу.
Он отворил небольшую дверь, невидимую в потемках и скрытую сводом; мы очутились на Восточной улице.
Я автоматически шел за своим проводником до самого погребка: мне было любопытно посмотреть, каким образом вернется Какус в свою пещеру.
В наше отсутствие погребок осветился; рядом с входом горела свеча. Внизу у лестницы ждал человек, как две капли воды похожий на моего проводника; я даже подумал, что это его тень:
он был черен с головы до ног.
Два негра пошли навстречу один другому и поздоровались за руки, потом заговорили на языке, показавшемся мне незнакомым, но, прислушавшись, я узнал овернский говор.
После того как я напал на след, остальное понять оказалось несложно.
Я имел дело всего-навсего с одним из членов знаменитого братства карбонариев – темнота и воображение все преувеличили и поэтизировали.
Я дал своему проводнику три франка за причиненное беспокойство, он снял шляпу, и по полоске телесного цвета, образовавшейся в том месте, где шляпа натерла ему лоб и сбила угольную пыль, я определил, что предположения мои верны.
Теперь, спустя более двадцати восьми лет после того случая, я извлек это воспоминание на свет и поместил его, может быть не совсем к месту, в этой части нашего повествования; сделал я это затем, чтобы читатель лучше себе представлял место действия.
В этот безлюдный сад на Восточной улице, окружавший одинокий полуразвалившийся дом, мы и просим читателя последовать за нами в ночь на 21 мая 1827 года.
XXXI.
Помоги себе сам, и Бог поможет тебе
Итак, в понедельник, 21 мая, в полночь, в лесу, по левую руку, если идти со стороны улицы Анфер, – впрочем, вполне вероятно, что сегодня там пройти невозможно:
цепь на воротах приклепали, так нам, во всяком случае, показалось, когда мы проходили в тех местах в последний раз и бросили ретроспективный взгляд на события, театром которых было это место, – по правую руку, если заходить с Восточной улицы, собрались (их привел угольщик, или проводник, или сторож, которого мы уже представили читателям и который был не кто иной, как наш друг Туссен Бунтовщик) двадцать карбонариев в масках, то есть особая вента.