Перекресток зимы и лета - читать онлайн книгу. Автор: Елизавета Дворецкая cтр.№ 47

Последний крик шатуньи отдавался в лесу, повторялся множеством голосов, и вот уже весь лес вокруг выл и стонал, покачивая ветвями, словно род причитал по погибшей дочери.

– Не нравится? – с вызовом крикнул Громобой и окинул взглядом стонущие вершины деревьев, словно искал нового противника. – А как парней и девок заманивать, чтобы по ним отцы-матери плакали, – это тебе весело было, Лес Дремучий!

Лес ответил грозным негодующим воем: он как будто открыл глаза и понял, что к нему пришел настоящий противник. Небо, и без того пасмурное, потемнело и опустилось ниже; сразу в лесу стало жутко, в каждом дереве проснулось враждебное существо, и все они стали плотным кругом, чтобы не выпустить чужака. Ветки и сучья тянулись со всех сторон, как длинные цепкие руки, жаждущие задушить ненавистного врага. Волна шума нарастала, как будто невидимое исполинское чудовище скакало с вершины на вершину, все ближе и ближе, выло и ревело от ярости в предчувствии близкой битвы.

– Давай отсюда! – Громобой, не выпуская топора, другой рукой поднял Плуталю со снега и крикнул: – Дядя Миляй! Дед Заренец! Забирайте парня и валите все отсюда! Сейчас начнется!

Из-за деревьев показалось несколько встревоженных лиц; при взгляде на две осины, истекающие синей кровью, на лицах отразилось недоумение и ужас. Никто не слышал ни звука из того, что здесь происходило: выбрав жертву, шатуны отводят глаза и затворяют уши всем остальным, чтобы никто не помешал им завладеть добычей.

– Забирай! – Громобой толкнул онемевшего Плуталю к отцу, но тот снова упал на колени. – Ничего, отойдет. Берите волокуши и бегом домой – сейчас, чую, будет здесь дело!

– А ты-то что же… – начал Заренец, но Громобой махнул рукой:

– А я ничего, справлюсь!

– Ой, сожрет! – Старик закрыл голову руками, боясь глянуть на вершины воющих деревьев. – Чисто Змей летит! Сожрет тебя Леший Хозяин!

– Ничего! – Громобой взмахнул топором. – Я тоже непрост! Невелик орешек, а в горло попадет – не накашляешься!

Им приходилось кричать: вой и свист между деревьями становились все громче и уже оглушали. Уговаривать Пригоричей не пришлось: в ужасе втягивая головы в плечи, прикрываясь топорами, мужчины подхватили веревки волокуш и по своим следам потащили их назад. Просвет опушки был близок, но деревья качались так сильно, что не давали пройти по старому месту. Лес превратился в живое чудовище, голодное и жадное, и так трудно было вырваться из его многозубой пасти!

Миляй с братом вели под руки Плуталю: он едва передвигал ноги. Громобой шел первым, расчищая путь.

– А ну пусти! Убью! Гром на тебя! – дико орал он, размахивая топором; при виде него деревья отшатывались в стороны и пропускали людей с волокушами.

Выведя Пригоричей из леса, Громобой обернулся. Ничто не мешало ему идти вслед за всеми к жилью, но он не собирался бежать из леса: если он уйдет, оставив шатунов в покое, то людям от них покоя не видать никогда. Лес выл, ревел, тянул к нему ветви, мел в лицо тучи снега. Но ему было жарко, в крови кипела жажда битвы, такая же сильная, как силен был его нынешний противник. Прикрываясь рукавицей, Громобой крепко держал топор, и по лезвию перебегало едва заметное золотистое пламя. Много лет этот топор служил Пригоричам и ничем не выделялся, но в руках сына Перуна и в простом топоре проснулась сила небесного грома.

Между качающимися деревьями замелькали смутные фигуры; трудно было понять, живые ли это существа, или только тени от стволов. Мерещились великаны ростом с дерево, с длинными узловатыми руками, с толстыми, как стволы, ногами, с маленькими тонкими головами, одетые в шкуры из толстой, в трещинах, коры.

– Не шали, лесной народ! – одолевая рев ветра, крикнул Громобой. – Явись ко мне не елью зеленой, не ветром буйным, не вороном черным – явись мне таким, каков я сам!

В гуле ветра отчетливо зазвучал рассерженный, раздосадованный вой: могучие фигуры разом опали, уменьшились, и теперь ни одна не была ростом выше Громобоя. Зато теперь их стало хорошо видно: с десяток кряжистых, крепких лешаков, дивьих людей, [55] наступало на Громобоя со всех сторон, кроме опушки. Каждый из дивьих казался разрезанным пополам: у каждого была только левая половина тела, только одна рука, одна нога, половина головы с единственным глазом, горящим пронзительным, жадным и диким синим огнем. На единственной ноге дивии ловко прыгали и стремительно приближались; единственной рукой каждый на бегу захватывал дерево, ломал, как соломинки, старые ели и березы, бросал и хватал новые, пока каждый не выбрал себе по крепкой дубине.

– А ну давай, гром вас рази, молния пали! – заорал Громобой и сам прыгнул им навстречу. От вида нелепых, уполовиненных противников ему было жутко и весело.

Он боялся только одного: как бы дивии не вздумали бежать, потому что догнать их в этом диком переплетении стволов и ветвей будет непросто. Но они кинулись на него, размахивая своими дубинами, ощерившимися острой щепой, как деревянными зубами. Громобой с размаху рубанул топором по ближайшей дубине, и от удара ярко вспыхнула золотистая, с синей каймой молния. Тот дивий, что держал дубину, вмиг был охвачен ярким пламенем и запылал, как живой факел; истошно ревя диким голосом, он бросился прочь, а Громобой напал на другого. В крови кипел огонь, по суставам разбегались молнии; невероятная сила рвалась наружу, и каждое движение, каждый удар были для него наслаждением. Он бил и рубил леших топором, попадая то по головам, то по деревянным телам, то по дубинам, которыми те пытались закрыться, и каждый удар высекал новую молнию, бросал на кого-то из лешаков синий огонь, поджигал. Летела щепа, сыпались искры, на снег с шипением падали горящие ошметки коры. Вокруг Громобоя по лесу металось уже с десяток живых факелов; дикий рев стоял в ушах, душный дым кипел между деревьями: если бы не зима, то быть бы большому пожару.

Громобой все махал и махал своим топором, но все больше ударов проваливалось в пустоту. Вот последний лешак помчался в лес, унося на себе венец синего пламени, и больше никто на него не нападал. Тяжело дыша, Громобой огляделся: вокруг виднелась широкая вырубка, все деревья были сломаны кое-как, на разной высоте, истоптанный снег усеяли свежие щепки, угли и пятна синей лешачьей крови. Между деревьями бродил дым, медленно оседая, поодаль валялись, еще дымясь, две обгорелые колоды. Недалеко же убежали.

Вытерев рукавом мокрый лоб, Громобой развязал пояс и распахнул кожух. Из-за пазухи повалил пар, ему было отчаянно жарко. Сбросив на снег рукавицу, он посмотрел на топор в своей руке: серое прежде лезвие теперь горело ослепительным белым светом, а на самом острие дрожали синеватые легкие отблески, как на молнии в темной туче.

– Ну, батюшка, удружил! – вслух сказал Громобой и посмотрел вверх.

Небо было по-прежнему затянуто плотной серой пеленой, но где-то там, очень далеко, Громобою мерещилось слабое тепло Небесного Огня. Где-то за облаками перекатывались далекие отзвуки грома; их не было слышно, но Громобой чувствовал их, как будто они жили внутри его души. Ему легко дышалось: так легко дышит вселенная после грозы. И каждая битва его, сына Грома, теперь рождала где-то высоко-высоко отзвуки грозы. Гроза была еще очень далеко от земли, но она шла навстречу своему земному сыну, рвалась на волю из плена темных зимних туч, чтобы поддержать его в битве за весну, смыть с земли снег и холод теплыми струями весеннего дождя.