Он бросил взгляд на мальчишку, возившегося в грязи, поднялся
со скрипнувшего рассохшегося крыльца и открыл дверь. Винтовки не было. Он
прошел по сеням, вглядываясь в темные углы – свет тут давно не горел, – но
ничего не увидел. Мужчина рассердился, потому что она должна была быть здесь,
но в следующую секунду вспомнил, что ночью тоже охранял мальчишку – значит, она
должна стоять дома. Он зашел в теплую, протопленную комнату и с облегчением
заметил оружие, прислоненное к стене. Оно было незаряженное – это он вспомнил.
Утром он разрядил его. Мужчина ласково провел рукой по прикладу, взял винтовку
и тут услышал снаружи какой-то звук.
Ему хватило пяти секунд, чтобы загнать патрон в ствол, и еще
пяти – чтобы выскочить наружу. Все-таки когда-то он был хорошим бойцом. Он
увидел, что по грязному полю мчится человек с развевающимся подолом, а на руках
у него кричит что-то мальчишка, которого мужчина должен был охранять. «Я его не
догоню, – понял мужчина. – Слишком быстро бежит. На шоссе – машина».
Он встал на верхнюю ступеньку крыльца, вскинул винтовку, сделал поправку на
ветер и выстрелил.
Выскочивший из «Нивы» первым Бабкин кинулся навстречу
Евгении Генриховне, которая несла на руках, крепко прижимая к себе, плачущего
Тима. До нее оставалось не больше двадцати метров, когда раздался громкий
хлопок, и с черных ветвей липы, росшей посреди поля, с криком взлетела стая
грачей. Евгения Генриховна пробежала еще несколько шагов, но на последнем
споткнулась и словно нехотя опустилась на землю на колени. Постояла так, а
потом медленно начала оседать, оседать… и наконец легла боком в грязь, глядя
куда-то мимо подбегающего Сергея.
Звуки становились все тише. Вот и хорошо, потому что Евгения
Генриховна уже устала от звуков. Прямо под руками у нее было что-то мягкое, и
она знала, что это ее внук, сын ее дочери. Ее мальчик. Она провела цепенеющими
пальцами по пушистым белым волосикам, и последней мыслью ее было – хороший
Знак.
Человек посмотрел на троих людей, копошившихся возле
ребенка, и понял, что они не собираются причинять вреда мальчику. И ладно,
потому что патронов оставалось не так много, их следовало экономить. Он
спустился с крыльца и пошел по полю, чтобы забрать мальчика обратно.
Бабкин выхватил пистолет, глядя на приближающегося
темноволосого мужика с невыразительным лицом, и приготовился стрелять. Тот
спокойно дошел до них, но, увидев тело, лежащее на земле, вдруг изменился в
лице и бросился к нему. Опустившись рядом с ним, он взвыл и все оставшееся
время, пока Сергей с Макаром сажали Наташу с Тимом в машину, пока вызывали и
ждали милицию, подвывал, раскачиваясь то вперед, то назад, не видя ничего
вокруг, кроме неподвижного тела. Он не заметил, как у него мягко взяли из рук
винтовку, не слышал тихого разговора двух сыщиков у себя за спиной. Он понимал
лишь одно – что жизнь его окончена, потому что он, как ни старался, все-таки
отплатил злом за добро.
* * *
Данила Солонцев легким шагом подошел к подъезду, распахнул
дверь перед мамашей с коляской и получил в ответ благодарную улыбку и радостное
«Спасибо, Данила». Улыбнулся в ответ, хотя на самом деле встреча была ему
неприятна.
Эту девушку он давно приметил – такую готовую к тому, чтобы
принять его Слово… Она сама еще ничего о том не знала, а он уже увидел,
разглядел, представил, как поведет ее, вместе с другими безымянными, очередным
путем, приносящим радость и откровение. Не всегда его предвидение
оправдывалось, но в данном случае он был совершенно уверен, что оправдается. И
вот неудача – за неделю до дня, на который Данила наметил первую с ней беседу ,
она встретилась с каким-то студентом и молниеносно выскочила за него замуж. А
теперь вот уже крутится вокруг дома с коляской – с опухшим лицом, располневшая,
заспанная. Была так близка к Свету и променяла его – на что? На животное
существование? Данила покачал головой и вызвал лифт.
Отражение в зеркале лифта было прекрасным. Он это знал. И
вовсе ни к чему было бы ложное кокетство. Нет, даже не кокетство – хуже! Потому
что если Господь наградил тебя таким обликом, не признавать Его прекрасной
работы было бы настоящим кощунством. Только кривой шрам на лбу омерзителен.
Данила поморщился, глядя на него и вспоминая ту сумасшедшую, которая его
оставила. Самое неприятное заключалось, конечно, не в шраме, а в том, что они
так и не нашли ее. Даже странно, что она сумела как-то спрятаться от ловцов – в
ее-то состоянии, с животом, с ранами….
Данила взлохматил светлые волосы так, чтобы они прикрыли
шрам, и повернулся к зеркалу спиной.
Двери лифта открылись. Он сделал шаг на площадку, на
которой, как обычно, мерзко пахло от мусоропровода, и краем глаза заметил
движение у себя за спиной. Он только начал поворачиваться, как услышал
приглушенный вскрик и почувствовал боль в правом боку. Боль была такая сильная,
что у него потемнело в глазах, и Данила опустился на холодный пол, привалившись
спиной к стене. Стена тоже была холодная.
Над ним раздался то ли всхлип, то ли смешок. Данила с трудом
открыл глаза и увидел человека – он стоял спиной к свету, и лица было не
разглядеть. Но человек присел на корточки, и Данила узнал…
– Иван Кордыбайлов? – с трудом выговорил он.
Лицо мужчины исказилось в гримасе.
– Да, Игорь, – сказал он хриплым голосом. –
Значит, вспомнил мое имя, а? Настоящее, каким мать меня назвала, а не ту
собачью кличку, которую ты мне дал.
– Вызови врача, – собрав все силы, приказал
Данила. Сознание его прояснилось, и теперь он знал, что нужно делать. Этот
Безымянный был слаб и безволен и остался таким даже после Посвящения. Данила
совладал бы с ним, но он напал так внезапно. – Вызови врача, –
повторил он, – а сам можешь бежать. Темнота в тебе взяла верх, но я тебя
прощаю. И бог простит тебя.
Каждое слово давалось Даниле с трудом, правый бок невыносимо
болел, а левый словно онемел. Он покосился вниз. С края куртки стекали на пол
капли темной крови, сливаясь в небольшую густую лужицу.
– Побыстрей, и ты еще сможешь заслужить
прощение, – произнес Данила почти шепотом. Но он знал, что человек,
сидящий перед ним на корточках, его прекрасно слышит.
– Прощение… – протянул тот, внимательно глядя на
Учителя. – Нет, Данила, не видать мне прощения. Я тех девочек каждую ночь
вижу, все прощение пытаюсь у них вымолить, а они его не дают. Понимаешь? Не
хотят меня прощать.
Мужчина опять как бы всхлипнул и поднял руку. В солнечных
лучах блеснуло длинное широкое лезвие.
– А ты… ты иди к ним, иди, – неожиданно спокойно
проговорил он. – Попроси у них прощения сам. У всех.
Данила попытался заслониться, но не успел. Лезвие вошло в
левый бок, и он закричал от страшной боли.
– Смотри-ка… ты все не умираешь… – донесся до него
шепот. – Правильно, дьявол – он живучий. Живучий…
Данила почувствовал, как его переворачивают на спину, как
горячая рука хватает его за подбородок и тянет зачем-то вверх.