– Господи, – выдохнула она, – так ее же
изнасиловали! Папа, ты что стоишь? – Беги милицию зови!
– Какая милиция? – дрожащим голосом прошептал
Олег. – Умерла она…
«Как умерла?» – хотела спросить Наташа и вдруг поняла, что
женщина лежит неподвижно. Голые ноги с синими венами были вывернуты как-то
неестественно. Она наклонилась над женщиной и заглянула ей в лицо. Глаза у
женщины были закрыты, на правой щеке свежая царапина, вокруг которой засохла
кровь.
– Мамочка… – тихо охнула Наташа, перекрестилась и
заплакала.
И в эту секунду закричал ребенок.
Наташа с матерью, вздрогнув, обернулись на крик – на руках у
отца лежал маленький синюшный комочек с огромной головой, весь в слизи.
Багровая веревка тянулась от комочка, исчезала в траве и выныривала между ног
женщины.
– Ж-ж-живой, – заикаясь, пробормотал отец,
протягивая ребенка Наташе. – Она родила… родила его п-п-прямо при нас.
Правда, Олежек?
Олег только кивнул, сглатывая.
– А потом сразу умерла, – хрипло проговорил он,
стараясь не глядеть на тело. – Только ребенок вылез – и все. Только сказала…
– Что сказала? – хором спросили Наташа с матерью.
– «Не отдавайте», сказала, – справившись с
хрипотой, выговорил Олег.
Наступило молчание, которое опять прервал громкий крик
ребенка.
– Так что же мы стоим?! – пришла в себя
Наташа. – Бежим быстрей, его же в больницу надо! Олег, ты беги к
участковому, а мы с папой отвезем младенца…
– Тихо, – неожиданно сказала мать непреклонным
тоном, и дернувшийся было Олег остановился. – Никто никуда не бежит.
Взяв нож, она перерезала пуповину и взяла на руки орущего
малыша.
– Ты, Наташа, хотела ребенка? – посмотрела она на
дочь. – Вот твой ребенок. Он – от Господа.
Наташа потеряла дар речи.
– Лидия Петровна, вы что? – покачал головой
Олег. – Милиция же сразу увидит, что женщина только что родила. Вы хотите
сказать, что мы его взяли из дома малютки и попробуем усыновить?
– Ничего милиция не увидит, – не оборачиваясь,
отозвалась Наташина мать. Она содрала уже с себя майку и заворачивала
новорожденного. – Мы эту несчастную похороним. Наверняка женщина –
пьянчужка какая-нибудь подзаборная. Посмотри на нее… Искать ее никто не будет.
А из дома ребенка ты малыша никогда в жизни не заберешь. Никто тебе его не
отдаст – ты же не работаешь! Возьми, Наташ… – И она протянула дочери
сверток, в котором попискивал младенец.
– Нет, мать, как хочешь, а я в милицию иду, –
заявил Иван Семенович, поднимаясь с коленей. – Ты, матушка моя, что-то не
то говоришь.
– Хочешь дочери жизнь загубить? – повернулась к
мужу Лидия Петровна, и тот остановился. – Свои детки у нее вряд ли будут.
Из детдома большого брать – какого-то еще возьмешь? А здесь – сам бог дитя
посылает, и ты его хочешь чужим людям! С ума ты сошел на старости лет или как?
– А мы-то ему кто? – не выдержал Олег. – Мы
такие же чужие!
– Тебе что покойница перед смертью сказала? –
негромко спросила Лидия Петровна. – Сказала – никому ребенка не отдавать.
Значит, нет у нее никого.
– Наташа, да скажи ты ей! – воззвал Олег к жене.
Наташа даже не подняла голову. Перед глазами у нее
промелькнуло странное видение – луна, но не желтая, а темно-серая,
покачивающаяся над верхушками сосен. «Это хороший знак», – подумала
Наташа, долгие годы носившая кулон – лунный камень, подаренный матерью. Она
пристально рассматривала длинные рыжие волосики, пробивавшиеся на красной
макушке. Глазок совсем не было видно, а вот ротик был – и жадно разевался,
открывая две розовые полоски крохотных десен.
– Как котенок, – тихо проговорила она. – Его
покормить скорее надо. Маленький мой… Тимоша…
Что отец и мать сделали с телом, Наташа долгое время не
знала. И не интересовалась. Только потом мать рассказала ей, что хотели
похоронить женщину на кладбище, но побоялись, что их увидят
односельчане, – и отец вырыл яму недалеко от того места, где она умерла.
– Побоялись мы, Наташа, крест поставить – увидит кто,
разроют могилу, проблем не оберешься, – говорила мать. – Скажут – вы
же и убили. Я там рябинку посадила, над могилой, и хожу туда каждый день. В
церкви отпевание заказала заочное, все сделала, как надо, и девятый день мы
поминали с отцом, и сороковой, так что ты не беспокойся. Я одежду-то несчастной
той осмотрела – отец твой не смог. Ничего у нее не было. Как с неба свалилась.
Мать не стала говорить Наташе, что еще долгое время она со
страхом выискивала в новостях объявления о пропавшей женщине. Но так ничего и
не услышала. Ни в Рязани, ни в окрестных селах не пропадала беременная женщина.
«Бродяжка», – решила Лидия Петровна и успокоилась. Поначалу старалась
каждый день выбирать часок, чтобы сходить помолиться на могиле, но постепенно
ее визиты становились все реже и реже.
Наташа вернулась в город. Позвонила в детскую поликлинику.
Позвонила в свою школу. К ее изумлению, никто особо не удивился – в школе все
решили, что она до последнего скрывала беременность, а в поликлинике ее сначала
грубо обругали за роды дома, а потом объяснили, где молочная кухня. Следующие
полгода Наташа провела, как во сне, – между пеленками, кормлениями,
убаюкиваниями ночью и снова пеленками. Мальчик был на редкость спокойный, но
она все равно уставала неимоверно. Олег существовал параллельно, сам по
себе, – в виде хмурого невыспавшегося мужчины, уходящего куда-то утром, и
хмурого уставшего мужчины, появляющегося откуда-то вечером. Откуда брались
деньги, Наташа не спрашивала – ей было неинтересно. Ей все было неинтересно,
кроме Тимоши. Тимофея. Тимки. Она не замечала, что Олег становится все более
молчаливым, что он не заглядывает по вечерам в детскую кроватку, не смеется над
глупостями растущего малыша и никогда не берет Тима на руки. Она делала все за
двоих и была совершенно счастлива. Иногда по ночам ей снилась та женщина – она
смотрела, не щурясь, на солнце синими глазами, и лицо у нее было такое же
спокойное, как после смерти. Но эти сны Наташу не волновали.
Когда Тимоше было около восьми месяцев, Олег предложил
отдать ребенка в детский дом.
– Наташенька, милая, – чуть не плакал он, –
не люблю я его, понимаешь? Для меня он – чужой ребенок, от какого-то чужого
мужика. У него наверняка родители алкаши были! Ну ты хоть о генах его подумай,
а?
Наташа не могла думать о генах. Она смотрела на Тимофея и
видела любимого малыша со светлым пухом вокруг головки. Она видела носик,
ротик, слюнку из уголка рта – все, что угодно, но не гены. И смотрела на Олега
с жалостью.
– Я не понимаю, из-за чего так надрываюсь, –
сказал ей как-то Олег со злостью. – Ладно бы ради своего, но ради чужого…
– Может, тебе он чужой, – спокойно ответила
Наташа, – а мне свой.