– Посчитает наглецом, да такому красавцу все
простит! – вздохнул Аркадий Петрович. – Поздно уже, давайте ложиться,
голубчик.
Глава 11
На следующее утро Борис, опять-таки посетив парикмахерскую и
благоухая одеколоном, прикоснулся к кнопке звонка дома, где располагался салон
ОДИ и где, как он выяснил, в верхних комнатах жила баронесса Штраум. На звонок
открыла немолодая горничная по утреннему времени в довольно затрапезном платье,
без белого фартучка и наколки. В руке у нее была щетка, горничная занималась
уборкой. Она застыла в дверях, глядя на Бориса немигающим взглядом.
– К госпоже баронессе, – улыбнулся Борис как можно
обаятельнее.
– Госпожа утром не принимают, – буркнула горничная
и попыталась закрыть дверь.
– А ты, милая, доложи, – настойчиво попросил
Борис, и тут же перед горничной появилась денежная купюра с изображением
Царь-колокола.
Горничная поджала губы и перевела глаза с купюры на Бориса.
Взгляд его был ласков, но настойчив. Горничная облизнула губы, и купюра исчезла
у нее в кулаке.
– Иди, милая, иди, – Борис слегка подтолкнул ее в
спину, – замолви там за меня словечко.
Горничная удалилась, впустив Бориса и заперев за ним дверь
изнутри. Вернулась она быстро.
– Барыня просили обождать, – коротко сказала она.
Борис понял, что госпожа баронесса до его прихода находилась
в постели. И тем не менее она согласилась его принять. Что это может означать?
Баронесса явно испытывает к нему интерес, только вот какого рода?
– Не беспокойся, милая, – обратился Борис к
горничной, – не обращай на меня внимания, занимайся своим делом, у тебя, я
вижу, работы много.
В том зале, где вчера был салон, стулья и диваны отодвинули
от стен, и горничная вытирала пыль.
– Еще бы не много работы, – ворчала она себе под
нос, – когда здесь убирать, да еще наверху у баронессы квартира.
– А где же лакей вчерашний? – удивился
Борис. – И вроде бы швейцара я в дверях еще видел…
– Вот еще забота была – лакеев да швейцаров кормить
задаром! – фыркнула горничная. – Да их только раз в неделю нанимают,
по четвергам, когда салон. Один у дверей стоит, другой – шампанским гостей
обносит, а убирать – мне.
– Откуда же таких молодцов берут? – со скучающим
любопытством спросил Борис, в то время как в голове его вертелась определенная
мысль.
– Из «Тавриды» берут, из «Крымского приюта»
берут, – охотно перечисляла горничная, радуясь передышке в работе, –
из «Савоя»-то к нам не больно идут, гордые очень. Да и то сказать, там
гостиница приличная, и лакеи высоко себя ставят.
– А из гостиницы «Париж» что же не берут? –
рискнул спросить Борис.
– Брали раньше оттуда Порфишку Просвирина, – неохотно
заговорила горничная, – да только пропал он куда-то в последнее время. А
как там хозяин-то утопился, то и вовсе в гостинице дела плохо пошли. Постояльцы
все разбежались, гнусное, говорят, место… А что это вы, барин, все спрашиваете
и спрашиваете. – В голосе горничной появились подозрительные нотки, и
снова она уставилась на Бориса немигающим взглядом.
– А ты сходи, спроси, долго еще ждать-то? –
перевел Борис разговор на другое и снова протянул горничной купюру, но
помельче.
Пока та ходила наверх, Борис лихорадочно размышлял. Стало
быть, нанимали на вечер лакея Просвирина из гостиницы «Париж». И очень может
быть, что именно тогда, третьего числа, Просвирин тут служил. Он, Борис,
помнит, что вечером не было его в гостинице, немногочисленных постояльцев принимал
сам хозяин и вещи даже наверх сам относил. А появился Просвирин значительно
позже, когда уже Борис с Георгием Махарадзе играли в карты. Принес лакей вино,
а потом Борис увидел его, только когда пришел Карнович с солдатами. Лакей
вызвал солдат, якобы его насторожил шум в номере Бориса. Но Борис точно помнит,
что играли они с Махарадзе внизу, в холле, в номер свой он никого не приглашал.
Из всего этого можно сделать предположение, что салон этот –
то самое место, где был Махарадзе вечером накануне своей смерти. Что-то ему тут
дали или сказали, из-за чего потом его в гостинице «Париж» убили… Доказательств
у Бориса пока нет, но настораживают совпадения – тут Просвирин, там Просвирин…
Эх, Горецкий дал маху, не допросил как следует Просвирина в свое время, а
теперь ищи-свищи его…
– Наверх пожалуйте, – прервал размышления Бориса
нелюбезный голос горничной.
Баронесса приняла его в утреннем простом платье, но волосы
ее были тщательно уложены и лицо припудрено. Борис приложился к ручке, думая,
как бы начать разговор половчее, потому что, откровенно говоря, дела у него к
баронессе не было никакого. Однако она не казалась удивленной его приходом и
сама завязала пустой разговор о вчерашнем салоне, о городе, о море, близость
которого делает жизнь в городе совершенно особенной, и так далее. Ее фиалковые
глаза подернулись томной поволокой, она забыла или сделала вид, что забыла
отнять у Бориса свою руку, так что ему ничего не оставалось, как почтительно
запечатлеть на ней еще один поцелуй…
«Однако, – думал Борис, сохраняя на лице
глуповато-восторженное выражение, – похоже, что она просто положила на
меня глаз. Это, конечно, не противно, ибо дама она интересная, но в данный
момент не входит в мои планы. Мне бы выйти на Вольского поскорее, если,
конечно, он связан именно с этим салоном…»
– Куда же вы вчера так стремительно исчезли? –
вполголоса проговорила баронесса. – Для близких друзей у меня всегда
найдется чашечка кофе после того, как уходят обычные гости.
Борис шумно вздохнул. Пора было переходить к решительным
действиям, иначе она примет его за окончательного идиота. Пришел к женщине,
находится с ней наедине в интимной обстановке и мнется, как семнадцатилетний
гимназист на первом свидании.
– Как у вас жарко? – Действительно, у него
выступила на лбу испарина.
– Да, для начала сентября нынче в Крыму ужасная
жара, – согласилась баронесса.
– Софи! – воскликнул он, проникновенно глядя в
фиалковые глаза.
– Расскажите мне про Петербург, вы ведь приехали из
Петербурга?
Что-то насторожило его в ее словах, вернее, в тоне, которым
она их произнесла.
– В Петербурге сейчас уже осень, – медленно
произнес он, отпустив ее руку.
– А в Константинополе еще жарче, чем здесь…
Он бросил быстрый взгляд на женщину рядом и увидел, как она
изменилась. Из глаз исчезла томная поволока, и все черты ее стали жестче,
словно проступил сквозь них совершенно другой человек, расчетливый и жестокий.
Но эти изменения он мог наблюдать только несколько секунд, баронесса улыбнулась
и опять стала прежней.
– Почему же вы вчера ушли?
– Потому что мне не понравилось у вас в салоне, –
отрывисто ответил Борис, – слишком много народу.