– Я тебе не нравлюсь? – Он приблизил свое лицо и
оскалил зубы.
– Вы мне отвратительны, – ответила Лиза и
невозмутимо добавила: – Но хорошо, что вы зашли, нам нужно поговорить о
деньгах.
– Вот как? – Вэнс поднял брови.
– По моим предположениям, вы задумали нечто очень
серьезное, связанное с мистером Морли, – сказала Лиза, тщательно подбирая
слова. – Стало быть, я очень рискую, ведь меня видели в миссии, и вообще
он часто сюда приходит. А опыт всей моей жизни говорит мне, что если рисковать
– то не даром.
– Ты хочешь денег?
– Да, денег, – кивнула Лиза. – И много.
Вэнс задумался. Он не ошибся, девчонка изменилась. Исчезло
равнодушие, она перестала увлекаться гашишем, теперь она производит впечатление
человека, который твердо знает, чего хочет.
– Я же сказал, что заплачу.
– Разумеется, заплатите, – спокойно кивнула
Лиза. – И сделаете это сегодня, пока я вам нужна, потому что потом, когда
в пятницу вы сделаете все, что хотели, вряд ли от вас можно будет что-нибудь
получить.
«Кое-что ты от меня в пятницу получишь», – злорадно
подумал Вэнс и спросил:
– Сколько ты хочешь?
– Десять тысяч турецких лир, – отчеканила она.
– Ого! – Вэнс поднял брови. – Откуда же я
возьму тебе сейчас столько денег?
– Я подожду до вечера, – согласилась Лиза. –
Если к девяти часам вы не положите на этот столик десять тысяч турецких лир, я
приму меры.
– Пойдешь в полицию? – усмехнулся господин Вэнс.
– Нет, я обо всем расскажу мистеру Морли. Поверят мне в
миссии или не поверят, но Морли никак не сможет прийти сюда в пятницу, и весь
ваш тщательно продуманный план сорвется.
Опять он уставился на нее в упор. Но Лиза совершенно
спокойно выдержала его взгляд.
– Хорошо, – медленно кивнул Вэнс, – вечером
деньги будут у тебя.
Борис спустился по каменным ступеням кофейни Сандаракиса.
Тот же сладковатый туман, запах кофе, опиума и кальяна, та же разноплеменная
публика, но с появлением Ордынцева в кофейне ненадолго наступила тишина. Ни
один торговец не подошел к нему, никто не предлагал сомнительной коммерции,
вокруг Бориса образовалась пустота, полоса отчуждения. Посетители кофейни
шарахались от него как от зачумленного.
Не обращая на это внимания, Борис направился к слепому
турку, который, как всегда, дремал в углу со своим кальяном.
– Салям, эфенди, – вежливо обратился Борис к
старику, – я пришел поговорить с вашими друзьями.
Старик, услышав его голос, удивленно поднял к нему слепые
белые глаза и прошамкал беззубым ртом:
– Шам пришел?
Затем, видимо, смирившись с непостижимостью поступков этих
странных русских, он щелкнул пальцами. Дверца в стене отворилась, оттуда, как и
в прошлый раз, высунулась волосатая лапа, Бориса втащили в темноту. Как и
прежде, несколько минут его тащили, толкали, и наконец он оказался в каморке,
освещенной тусклой масляной коптилкой, среди злобных бандитских физиономий. Но
если в прошлый раз Бориса встретили здесь с веселым злым любопытством, то
сейчас злобы вокруг прибавилось вдесятеро, а весельем и не пахло.
Возле Бориса появился рыжий пузатый карлик Черевичка с
огромным кривым ножом в руке и, задыхаясь от злобы, пропищал:
– Ну, золотой-серебряный, что скажешь? Мало тебе, что
Исмаила разменял, еще за чьей-то душой пришел?
– Что ты с ним болтаешь, Черевичка? – послышался
глухой бас из-за угла. – Кончай его без разговора, да зашьем в мешок!
Стараясь сохранить внешнее спокойствие, Борис заговорил:
– Господа бандиты, я к вам сам пришел, стало быть, у
меня есть что вам сказать. Так будьте любезны, сначала выслушайте. А уж потом
решайте, что со мной делать.
В комнате воцарилась на несколько мгновений напряженная
тишина. Черевичка проверил пальцами лезвие ножа и поводил вокруг круглыми
выпуклыми глазами, стараясь угадать настроение своих товарищей.
– Пусть говорит, – пробасил тот же голос, который
минуту назад настаивал на немедленной казни, – пускай говорит, послушаем,
какую пулю он отольет, в расход пустить гада всегда успеем.
– Разумные слова, – кивнул Борис в темноту, –
в расход пустить меня вы всегда успеете, было бы за что.
– За Исмаила! – злобно пропищал снизу Черевичка.
– Господа бандиты, уважаемого Исмаил-бея, да будет мир
и покой его праху, – театрально заговорил Борис, надеясь, что так будет
доходчивее, – убил вовсе не я. Сами посудите, я искал его долго, плыл аж
из самой Феодосии, добивался встречи – и для чего? Чтобы убить его, не успев
перемолвиться парой слов? Да сами сообразите: Исмаил-бей был человеком ловким,
сильным, опасным – разве мог я справиться с ним?
Среди бандитов начались негромкие разговоры: хоть и с
трудом, но доходило до них очевидное. Исмаил-бей был для них непререкаемым
авторитетом, полубогом, и тут вдруг его прирезали как ягненка. Да еще кто?
Какой-то чужак, русский… И хоть на вид он выглядел довольно крепким, но не было
в его глазах той звериной повадки, по которой узнают друг друга лихие люди. Так
что последний аргумент Бориса показался бандитскому собранию убедительным.
– Кто же убил его? – послышалась из угла
саркастическая реплика. – Вы там были вдвоем! И почему же ты тогда сбежал,
если не убивал Исмаил-бея?
– Господа бандиты! – Для большей убедительности
Борис прижал руки к сердцу. – Представьте, что вы застали бы меня возле
трупа. Вы бы меня на клочки разорвали, не дав и слова сказать в свое
оправдание! А кто убил – возможно, вы сами ответите. Когда мы разговаривали с
Исмаилом, светильник внезапно погас, в темноте я услышал звуки борьбы и кто-то
прошипел, как змея, «Шейс-с» – видимо, Исмаил сумел ранить его стилетом. Больше
я ничего не слышал, а когда сумел осветить комнату, Исмаил-бей был уже мертв.
Клянусь вам, то, что я говорю, – чистая правда. Вы ведь видели в тот день,
что на стилете Исмаила была кровь? Он ранил своего убийцу, а у меня нет свежих
ран и царапин, можете проверить.
Бандиты загалдели, обсуждая слова Бориса. Гул голосов был не
такой враждебный, как вначале. Желая поскорее склонить колеблющуюся чашу весов
в свою пользу, Борис выложил последний, хотя и крапленый козырь:
– И вот что я нашел тогда, возле трупа
Исмаил-бея! – Он раскрыл ладонь и показал зажатую в ней булавку для
галстука с маленькой черной жемчужиной.
Бандиты, отпихивая друг друга, проталкивались к нему, чтобы
рассмотреть булавку. Как и во всяком другом случае, вещественное доказательство
оказалось убедительнее любых слов.
– Вэнс, – прозвучало глухо.
И следом послышались выкрики из разных мест:
– Вэнс! Вэнс! Вэнс!