В недоумении хмуря брови, он вернулся в дом. На галерее было темно, но в кухоньке горел свет, и когда он перегнулся через стойку, то с удивлением обнаружил там Селину, сидевшую на корточках перед открытой дверцей духовки, — она сосредоточенно помешивала содержимое глубокой чугунной кастрюли.
— Добрый вечер! — сказал он, обращаясь к ее макушке.
Селина подняла голову. Она даже не вздрогнула, и Джордж понял, что она все это время знала, что он дома. Джорджу это не понравилось: она как будто присвоила себе права на его жилище.
— Привет! — отозвалась Селина.
— Что это ты делаешь?
— Готовлю ужин.
— Пахнет здорово.
— Надеюсь, получится вкусно. Я небольшой мастер по части кулинарии, скажу честно.
— А что там?
— Говядина, лук, перцы и еще много всего.
— Я думал, в доме нет никакой еды…
— Ее и не было. Я сходила в магазин Марии и кое-что купила.
— Да что ты? — он был поражен. — Мария же ни слова не знает по-английски!
— Ну да. Но я нашла словарь в ящике письменного стола.
— А как ты расплатилась?
— Пришлось записать покупки на твой счет. Я еще купила кое-что для себя — эспадрильи за восемь песет. Ты не против?
— Ни в коем случае.
Она еще раз критически обозрела содержимое кастрюли.
— Как ты думаешь, это так должно выглядеть?
— По-моему, все замечательно.
— Я хотела поджарить мясо, но не нашла никакого масла кроме оливкового. Почему-то мне показалось, что оно не подойдет.
Она взяла полотенце, с его помощью накрыла кастрюлю крышкой и вернула ее назад в духовку. Потом закрыла дверцу и поднялась на ноги. Они стояли друг против друга, разделенные барной стойкой. Селина спросила:
— А как прошел твой день?
Умиротворенный домашней атмосферой, Джордж успел позабыть дневные заботы.
— День?.. Ах, да. Нормально.
— Ты отправил телеграмму?
— Да. Да, отправил.
У нее на носу проступили веснушки, а в гладких светлых волосах кое-где вспыхивали золотые нити.
— Сколько, они сказали, может занять перевод?
— Как мы и думали. Три-четыре дня.
Он налег на стойку, опираясь на скрещенные руки, и поинтересовался:
— А чем занималась ты?
— О…
Она явно разволновалась и, не зная куда девать руки, стала протирать стойку полотенцем: ни дать ни взять барменша за работой.
— Ну, я поболтала с Хуанитой, вымыла голову, посидела на солнышке на террасе…
— У тебя веснушки…
— Знаю. Ужас! Потом пошла в деревню за покупками, и это заняло целую вечность, потому что все хотели со мной поговорить, а я, естественно, не понимала ни слова. Потом вернулась домой, почистила овощи…
— Разожгла огонь… — вмешался Джордж, — нарвала цветов…
— Ты заметил! Конечно, до завтра они завянут, это просто полевые цветы. Я собрала их на обратном пути из деревни.
Он никак не прокомментировал ее слова, и она торопливо заговорила снова, словно боясь допустить даже крошечную паузу:
— Ты что-нибудь ел?
— Нет, ланч я пропустил. Выпил кружку пива часа в четыре.
— Значит, ты голоден?
— Смертельно.
— Мне осталось только нарезать салат. Ужин будет через десять минут.
— Ты намекаешь на то, что мне следовало бы подняться наверх, переодеться в смокинг?
— Нет. Лично я ничего такого делать не собираюсь.
Джордж ухмыльнулся, глядя ей прямо в глаза, потом выпрямился и расправил спину.
— Давай заключим сделку, — сказал он. — Я пойду соскребу с себя грязь, а ты налей мне выпить.
Она бросила на него смятенный взгляд.
— Налить что?
— Виски с содовой. И со льдом.
— Я не знаю, сколько виски наливать.
— На два пальца. — Он показал ей, как отмерить напиток. — Твоих, пожалуй, три. Поняла?
— Я попробую.
— Вот и умница. Значит, нальешь.
Он снял с крючка чистую рубашку, принял короткий ледяной душ, заново оделся и уже причесывался перед зеркалом, когда его отражение в зеркале сообщило, что неплохо будет побриться.
Джордж послал его к черту и заявил, не стесняясь в выражениях, что гораздо лучше будет выпить.
Мужчина в зеркале заговорил — ханжеским тоном: Если уж она накрыла на стол и даже нарвала цветов, ты можешь дать себе труд сбрить щетину.
Я не просил ее собирать проклятые цветы.
Ужин ты тоже не просил готовить, но все-таки собираешься есть.
Ох, да заткнись ты! — сказал Джордж и потянулся за бритвой.
Он тщательно побрился и даже потер лицо остатками одеколона, который использовал так редко, что тот загустел на дне флакона.
Гораздо лучше, — заявил мужчина в зеркале, отступив назад, чтобы полюбоваться результатом.
Доволен? — спросил Джордж, и отражение едко ухмыльнулось.
Стакан с виски уже ждал его на столике у очага, а Селина вернулась на кухню — нарезала овощи для салата и складывала их в большую деревянную миску. Он взял с полки свой транзистор, уселся спиной к огню и попытался поймать музыку, которую можно было бы послушать. Селина сказала:
— В гавани, кажется, праздник. Я слышала, что там поют.
— Я знаю; интересная мелодия, да?
— Она и на мелодию не похожа.
— Совершенно верно. Это мавританская музыка.
Транзистор, до этого издававший один треск, нашел нужную волну, и из динамиков понеслись напевные переборы гитары. Джордж поставил его рядом с собой и взял стакан. Селина заметила:
— Надеюсь, получилось как ты хотел.
Он попробовал виски. Содовой явно недоставало.
— Отлично!
— Надеюсь, что ужин тоже получился отличный. Мне, наверное, надо было купить у Марии и свежего хлеба, но мне показалось, что тут его и так предостаточно, так что я не купила.
— У Хуаниты тайная зависимость. Она обожает хлеб. Поедает его тоннами с козьим сыром и запивает стаканчиком vino tinto. Уж не знаю, как она потом не засыпает.
Селина взяла миску с салатом и вышла из-за стойки, чтобы поставить ее в центре накрытого стола. На ней была рубашка в зеленую и голубую полоску, которую Джордж до сих пор недолюбливал, и темно-синие брюки, тщательно выглаженные, подпоясанные узкой полоской кожи. Он успел позабыть причину их утренней ссоры, вся эта дурацкая ситуация полностью выветрилась у него из головы, но сейчас внезапно всплыла вновь: в полоске кожи он узнал один из своих ремней, и как только Селина вышла из-за стола, направляясь к кухоньке, схватил ее за ремень и потянул к себе.