Фрэнсис добралась до конца и фыркнула:
— Вот это отповедь! Да кто он такой!
— Мой издатель.
— У вас даже нет с ним контракта!
— Издатели не любят авторов одной книги, Фрэнсис. Если не можешь писать одну за другой, лучше не начинать вовсе.
— Ты получил предыдущие письма?
— Конечно. Он докучает мне уже четыре или пять месяцев. Вот почему я перестал распечатывать почту.
— Но ты пытался написать вторую книгу?
— Пытался? Да я чуть не надорвался от этих попыток! Только о чем, черт возьми, мне писать? Я и первую-то настрочил только потому, что деньги кончались, а зима была ужасно холодная и длинная. Я даже не надеялся, что ее опубликуют.
— Но ты же много где побывал, Джордж… столько всего видел. То плавание по Эгейскому морю…
— Думаешь, я не пытался написать о нем? Я три недели терзал пишущую машинку, но читать то, что у меня получалось, было еще скучнее, чем писать! И вообще, об этом сто раз писали до меня. Все на свете уже написано!
Фрэнсис сделала последнюю затяжку, а потом аккуратно затушила сигарету в пепельнице. Ее загорелые руки были крупными, как у мужчины, с ярко-красным лаком на широких ногтях. Запястье охватывал тяжелый золотой браслет; когда она протянула руку к пепельнице, он негромко звякнул, ударившись о деревянную столешницу. Она осторожно спросила:
— Собственно, разве это катастрофа? Ты написал хорошую книгу, и если не можешь написать вторую — что ж, так тому и быть.
Из гавани яхт-клуба выходила яхта: до них донесся звон цепи и вверх по мачте взлетел парус. Секунду он висел неподвижно, а потом мальчишка у румпеля сменил курс — парус дрогнул, расправляя складки, и натянулся гладким тугим изгибом, и вот уже яхта, чуть накренившись, двинулась вперед, подталкиваемая ветром, а крен еще усилился.
Он сказал:
— Я не люблю нарушать обещания.
— О милый, ты говоришь так, будто речь идет о чем-то личном.
— А это разве не личное?
— Нет, это бизнес.
— Ты смогла бы вот так нарушить обещание, пускай даже в бизнесе?
— Конечно, нет. Но это не то же самое, что торговать носками или вести бухгалтерию. Речь о творчестве, а в нем действуют совсем другие законы. Если у тебя творческий кризис, тут уж ничего не поделаешь.
— Творческий кризис, — горько произнес Джордж. — Вот, значит, как это называется?
Она накрыла его руку своей, тяжелой от массивного золотого браслета.
— Почему бы тебе не выкинуть это из головы? Напиши мистеру… — она взглянула на подпись в письме, — Рутленду, что посылаешь все к черту и больше никаких книг не будет.
— Ты правда думаешь, что я смогу так поступить? А что потом?
Фрэнсис пожала плечами.
— Ну… — она заговорила медленно, растягивая слова. — В мире есть множество других занятий.
— Каких например?
— Через две недели Пасха. — Она взяла со стола нож, которым вскрывала конверты, и начала чертить им по скатерти. — Меня пригласили в Малагу на воскресную пасхальную корриду. У меня там друзья, американцы. Большие поклонники корриды, знатоки. В Малаге выступают лучшие быки и лучшие тореро в Испании. И там будут сплошные вечеринки, днем и ночью.
— Ты говоришь как туристический агент.
— Дорогуша, не стоит на меня злиться. Я не писала этого письма, я всего лишь его прочла.
— Знаю. Прости.
— Ты поедешь со мной? В Малагу?
Официант маячил у входа в бар. Джордж подозвал его, расплатился за напитки, тот унес стаканы и получил свои чаевые. Когда официант ушел, Джордж начал собирать вещи: фуражку, пакет в бело-розовую полоску и два письма.
Фрэнсис сказала:
— Ты так и не ответил.
Он поднялся и теперь стоял, опираясь на спинку стула.
— Думаю, ты забыла, что я не поклонник и не знаток. Падаю в обморок от одного вида крови.
Она сказала совсем по-детски:
— Мне так хочется, чтобы ты поехал!
— Я испорчу тебе удовольствие.
Фрэнсис отвела глаза, пытаясь скрыть разочарование. Потом спросила:
— Куда ты теперь?
— Обратно в Кала-Фуэрте.
— А ты не можешь остаться?
— Нет, мне надо ехать.
— Только не говори, что это из-за кошки.
— У меня есть много дел помимо нее. — Он прощальным жестом коснулся ее плеча. — Спасибо, что подвезла.
Пока Джордж ехал в Кала-Фуэрте, спустились сумерки. Солнце село и сразу сильно похолодало; остановившись в темноте у одинокой фермы, Джордж достал из багажника теплый свитер, который всегда возил с собой. Когда он натягивал его, из дверей фермерского дома вышла женщина, чтобы набрать воды из колодца. Дверной проем сиял желтым электрическим светом, на котором вырисовывался ее черный силуэт. Он сказал: «Buenas tardes» — и она подошла поболтать с ним немного, бедром поддерживая кувшин с водой; женщина спрашивала, куда он ездил и чем занимался.
Ему захотелось пить, и он попросил у нее воды. Утолив жажду, Джордж двинулся дальше, огнями фар ощупывая сапфировые сумерки. На небе загорались первые звезды, деревня Сан-Эстабан в ложбине на темном склоне горы напоминала блюдце, наполненное огоньками, а на подъезде к Кала-Фуэрте он почувствовал, как подул морской ветер, неся с собой свежий смолистый запах сосен.
Джордж не отдавал себе в этом отчета, но ощущение возвращения домой всегда доставляло ему радость. Вот и сейчас на душе у него стало веселее, и он вдруг осознал, насколько угнетенным и усталым чувствовал себя весь этот день. Казалось, все было против него. Письмо мистера Рутленда только добавило забот, кроме того, у него на шее по-прежнему сидела эта мисс Куинс-гейт. Интересно, как она провела день? Конечно, ему не было до этого дела, однако Джордж надеялся, преодолевая последний отрезок пути до Каса Барко, что она хотя бы не валяется в тоске на кровати.
Он загнал машину в гараж, заглушил мотор и посмотрел на часы. Девятый час. Он вылез из машины, прошел через двор, распахнул дверь Каса Барко и ступил внутрь. Дом казался пустым, однако в нем явно похозяйничали чьи-то заботливые руки: в очаге полыхал огонь, горели лампы, низенький кофейный столик перед диваном покрывала клетчатая бело-голубая скатерть, о наличии которой Джордж и не подозревал, а на ней сверкали вилки, ножи и стаканы. Ему бросилась в глаза глиняная миска с полевыми цветами. В доме витал аппетитный аромат стряпни. Он положил фуражку на стол и вышел на террасу, неслышно ступая туфлями на веревочной подошве, но там Джорджа встретила темнота — никаких следов его гостьи. Опираясь о стенку террасы, он посмотрел вниз, но стапеля были пусты; снизу доносился только шорох волн и поскрипывание его лодки, привязанной к причалу. Из прибрежного кафе донеслись гитарные аккорды, женщина начала петь — странным вибрирующим голосом, на два тона. Такое пение местные жители много веков назад переняли от мавров.