— А почему ты не знаешь?
— Потому что она много лет жила за границей. Даже в Америке. И сейчас в первый раз после такого долгого отсутствия вернулась в Крой.
— А Алекса ее знает?
— Нет. Когда Пандора уехала в Америку, Алекса была совсем кроха.
— А Пандора знает, что твои бабушка и дедушка живут в Лиспорте?
— Не знает. Они живут на Лонг-Айленде, а Пандора жила в Калифорнии, это на другом краю Америки.
— А Эди ее знает?
— Эди знает. Эди ее с рождения знает.
— Какая она?
— Господи, Генри, да я ее в жизни не видела, откуда мне знать. Ты ведь помнишь портрет, который висит в столовой в усадьбе Крой? На нем изображена очень хорошенькая девушка. Так вот, это Пандора в юности.
— Надеюсь, она все такая же красивая.
— Тебе нравятся красивые девушки?
— Уродливые не нравятся, это уж точно. — Он скроил жуткую гримасу. — Такие, как Лотти Карстерс.
Вирджиния против воли засмеялась.
— Перестань, Генри, ты меня уморишь. Дай расческу и иди умываться.
Эдмунд позвал снизу:
— Вирджиния!
— Сейчас идем!
Он ждал их. На нем был подобающий случаю серый фланелевый костюм спортивного покроя, клетчатая рубашка, галстук цветов клуба, синий кашемировый пуловер и коричневые итальянские мокасины от Гуччи.
— Пора ехать! Опаздываем же.
Вирджиния подошла к нему и поцеловала.
— Вы очень красивый мужчина, мистер Эрд, вам это известно?
— От вас тоже довольно трудно оторвать взгляд, миссис Эрд. Идем, Генри, идем.
Уселись в «БМВ» и наконец-то поехали. На минуту остановились в деревне у магазина мистера Ишхака, где Эдмунд купил толстенную пачку воскресных газет, и дальше, в Пенниберн.
Ви услышала шум их мотора и стала запирать парадную дверь, она уже была готова. Эдмунд распахнул навстречу ей дверцу машины, и она села рядом с ним. Генри восхитился, какая она нарядная, и тут же сообщил ей об этом.
— Спасибо, голубчик. Этот прелестный шарф подарила мне твоя мама, привезла из Лондона.
— Помню. А мне она привезла крокетную биту и мяч.
— Ты мне показывал.
— А Эди она привезла вязаный жакет. Эди он ужасно нравится. Она надевает его только в самых важных и торжественных случаях. Он синевато-розовый.
— Этот цвет называется лиловый, — объяснила Вирджиния.
— Лиловый, — Генри с удовольствием повторил это слово, оно очень приятно звучит. — Ли-ло-вый…
Мощный автомобиль выехал на шоссе и легко взял подъем.
В Крое они увидели перед домом старенький «лендровер» Арчи. Эдмунд поставил свой «БМВ» рядом, приехавшие стали выходить из машины, и у парадной двери, приветствуя гостей, появился Арчи. Гости поднялись на крыльцо.
— Здравствуйте, добро пожаловать.
— Арчи, старина, ты при полном параде, — заметил Эдмунд. — А вот я, боюсь, промахнулся.
— Просто я был в церкви, читал Библию, хотел дома переодеться, чтобы чувствовать себя свободнее, но не успел, вы приехали. Так что придется вам смириться с моим чопорным одеянием. Здравствуйте, Ви. Добрый день, Вирджиния. Привет, Генри, как делишки? Хэмиш умывается и одевается, кстати, он разложил на полу в детской электрическую железную дорогу, может, хочешь посмотреть?
Как Арчи и ожидал, Генри тут же клюнул на приманку, брошенную как бы ненароком, а на самом деле продуманно и искусно. Арчи знал своего сына и, сообщая ему, что у них в гостях будет Генри, потребовал, чтобы Хэмиш вел себя с малышом приветливо и гостеприимно.
А Генри сразу же вспомнил, что хоть Хэмиш на четыре года старше, но все равно с удовольствием играет с ним, если рядом нет его друзей. И потом, у Генри нет электрической железной дороги, надо попросить родителей, чтобы подарили к Рождеству.
Он заулыбался, сказал: «Здорово!» и поскакал по лестнице через две ступеньки, а взрослые остались беседовать о своих делах.
— Замечательно придумал, — словно бы про себя одобрила Арчи Ви и спросила: — Много народу было сегодня в церкви?
— Шестнадцать человек, считая священника.
— Я тоже хотела пойти, было бы семнадцать. Теперь весь день буду мучиться угрызениями совести…
— Но дела вовсе не так плохи. Наш епископ сделал ход конем: наладил отношения с каким-то никому неведомым фондом, который существует уже много лет, и надеется выудить у них приличную субсидию, чтобы хватило расплатиться за электричество…
— Но это же просто чудесно!
— А для чего же мы тогда устраивали церковную распродажу? — возразила Вирджиния.
— О, деньги пригодятся, у нас столько дыр…
Эдмунд молчал. Утро тянулось нескончаемо долго, он пытался заполнить его мелкими, незначительными делами, которые накопились за несколько недель: написал письма, подготовил к оплате счета, ответил на запрос бухгалтера. И вот теперь он чувствовал, что с трудом подавляет растущее нетерпение. В дальнем конце просторного холла были гостеприимно распахнуты двери библиотеки. Ему очень хотелось выпить джина с тоником, но Арчи, Вирджиния и Ви столпились у подножия лестницы и увлеченно обсуждали церковные дела. Эдмунда они не интересовали, он всю жизнь отбрыкивался от них, как мог.
— …конечно, нам непременно нужны новые скамеечки для коленопреклонения…
— Нет, Ви, сначала заплатить за уголь для котельной, скамеечки могут подождать…
И его жена, и мать, видимо, забыли, зачем их пригласили в Крой. Борясь с досадой, Эдмунд слушал пустые, назойливо лезущие в уши слова и вдруг перестал их слышать. Другие звуки привлекли его внимание. Из библиотеки послышался стук каблучков. Он посмотрел поверх головы Вирджинии и увидел Пандору.
Она остановилась в проеме дверей и внимательно рассматривала собравшихся, оценивая расстановку сил. Ее взгляд встретился с взглядом Эдмунда через разделяющее их пространство, и вся его досада улетучилась — она стала старше, похудела, в чем душа держится, но как элегантна, как светски небрежна, цинична, изысканна, многоопытна… Казалось, он должен сейчас, сию минуту составить ее портрет и лихорадочно искал точные, верные слова и отбрасывал их одно за другим, потому что все они лгали: Пандора была прекрасна.
Пандора… Он увидел бы, узнал ее, отыскал бы в любой толпе, на улицах любого города земного шара. Все те же широко расставленные глаза, прелестный рот с кокетливой родинкой над верхней губой, точеный носик, четкий овал лица… время ее не коснулось, и медные волосы густы и пышны, как в юности.
Он чувствовал, что его лицо леденеет. Губы не могли сложиться в улыбку. Он был точно охотничья собака, замершая в стойке перед дичью, и все смутно ощутили странность его окаменелой неподвижности и немоты. Разговор сбился, иссяк… Ви обернулась.