— Привет, малыш.
Генри промедлил всего мгновение, а затем соскользнул со стула и бросился к отцу. Эдмунд подхватил его на руки, такого трогательного и невесомого, словно младенец. Генри обвил руками его шею, и Эдмунд почувствовал на своей щеке влагу сыновних слез.
— Генри, — Вирджиния встала рядом.
Немного погодя Эдмунд бережно поставил мальчика на пол. Тот повернулся к матери, и она одним грациозным, плавным движением опустилась на колени, не заботясь о вечернем платье, и обхватила сына своими мягкими меховыми объятиями. Он зарылся лицом в ее воротник.
— Родной мой. Родной. Все хорошо. Не плачь. Ну, не плачь.
Эдмунд посмотрел на Эди. Она стояла у дощатого кухонного стола и через стол молча смотрела на Эдмунда. Она знала его с младенчества, и его встречный взгляд выразил благодарность за то, что она его не упрекает. Наоборот, она проговорила:
— Извини.
— За что, Эди?
— Испортила вам вечер.
— Какая важность. Это не имеет ни малейшего значения. Давно он дома?
— Минут пятнадцать. Его привела миссис Ишхак.
— Из школы не звонили?
— Телефон испорчен. Сюда позвонить нельзя.
— Ах да, конечно.
Он совсем забыл. Значит, надо предпринять кое-какие шаги, необходимые практические действия.
— В таком случае я должен пойти позвонить туда сам.
Когда он выходил из кухни, Генри все еще плакал. Эдмунд прошел через весь пустой дом в библиотеку, включил свет, сел за письменный стол и набрал номер Темплхолла.
Раздался только один гудок, и трубку сразу же сняли.
— Темплхолл.
— Директора, пожалуйста.
— Слушаю.
— Колин, это Эдмунд Эрд.
По проводу прошел глубокий вздох облегчения. Эдмунд сочувственно подумал о том, какие отчаянные усилия, должно быть, прилагал бедный директор, чтобы его разыскать.
— Я чуть с ума не сошел, разыскивая вас.
— Генри дома. Живой и невредимый.
— Слава Богу. Когда он нашелся?
— Примерно четверть часа назад. Я еще не знаю подробностей. Мы сами только что примчались. Были в гостях на званом ужине. И туда нам сообщили.
— Генри пропал сразу после того, как ученики разошлись спать. В семь часов. И с того времени я непрерывно делаю попытки вас найти.
— У нас не в порядке телефон. Звонки к нам не проходят.
— Когда я, в конце концов, это выяснил, то позвонил вашей матери, но и ее номер тоже не отвечал.
— Она была на том же ужине.
— А как Генри?
— Как будто бы в порядке.
— Как ему удалось добраться до дому?
— Понятия не имею. Говорю же, мы только что сами вернулись. Я еще не успел с ним ни о чем поговорить. Хотел сначала позвонить вам.
— Спасибо.
— Сожалею, что мы причинили вам столько волнений.
— Это я должен просить извинения. Генри — ваш сын, и я отвечаю перед вами за него.
— Вам не известно ничего… — Эдмунд откинулся на спинку стула, — ничего такого, что могло бы побудить мальчика к побегу?
— Нет, ничего. И никто из старших учеников ничего не замечал. И из сотрудников. Нельзя сказать, чтобы он был очень весел, но и не видно было, чтобы особенно тосковал. Обычно новичку требуется от одной до двух недель, чтобы освоиться, привыкнуть к переменам, к незнакомой среде. Я за ним наблюдал, естественно, но не замечал никаких предвестий столь драматической развязки.
Директор, похоже, был огорчен и озадачен не меньше Эдмунда. Эдмунд пробормотал:
— Да-да. Я понимаю.
На том конце провода возникла заминка, затем директор спросил:
— Вы пришлете Генри обратно к нам?
— Почему вы спрашиваете?
— Мне интересно знать, хотите ли вы, чтобы он сюда вернулся.
— А есть причина ему не возвращаться?
— С моей точки зрения, ни малейшей. Он очень славный мальчик, я уверен, что мы бы с ним многого добились. Лично я буду всегда рад снова видеть его у нас. Но… — он опять замялся и продолжал, с особой осторожностью, как показалось Эдмунду, подбирая слова: —…понимаете, Эдмунд, время от времени к нам в Темплхолл попадают мальчики, которым лучше еще побыть дома. Я недостаточно долго общался с Генри и не берусь утверждать с уверенностью, но у меня впечатление, что и он принадлежит к числу таких детей. Я не хочу сказать, что он инфантилен, просто он еще не готов к жизни в школе-интернате.
— Д-да. Я понимаю.
— Подумайте пару дней. И пусть Генри побудет дома, пока вы решаете. Помните, что сам я хотел бы видеть его здесь. Я не уклоняюсь от ответственности, не отрекаюсь от взятых на себя обязательств. Но я серьезно советую вам пересмотреть прежнее решение.
— Пересмотреть и — что?
— Поместить его обратно в местную начальную школу. Судя по всему, это вполне хорошая школа, она дала ему основательную подготовку. А когда ему исполнится двенадцать, вы сможете вернуться к этому вопросу.
— Вы говорите в точности то же, что и моя жена твердила весь последний год.
— Мне очень жаль, но, оглядываясь назад, я склонен считать, что она, пожалуй, была права. И что мы с вами оба ошибались и виноваты…
Они побеседовали еще, договорились созвониться через пару дней и, наконец, распрощались.
Он принадлежит к числу таких детей. Он еще не готов к жизни в школе-интернате. Мы с вами оба ошибались.
Ошибались. Он ошибался. Это слово с каждым повтором впивалось в мозг, как гвоздь в доску под ударами молотка. Твоя жена права, а ты не прав, ты ошибся. Прошло несколько минут, прежде чем Эдмунд до конца осознал, что это значит и что из этого следует. Он сидел за письменным столом и медленно, болезненно осваивался с мыслью, что едва не довел до серьезной беды. Подобные мысли были ему внове, и на их осознание требовалось время.
Но потом он все-таки справился с собой и встал из-за стола. Огонь в камине прогорел. Эдмунд перешел через всю комнату, подложил несколько поленьев и развел огонь, как один раз уже делал сегодня, сразу по возвращении домой. Когда сухие дрова разгорелись и языки пламени весело заплясали под дымоходом, он вышел из библиотеки и вернулся в кухню.
Здесь все уже более или менее вернулось в обычное состояние. Вирджиния, Эди и Генри опять сидели за столом, мальчик — на коленях у матери. Эди заварила чай, а для Генри приготовили горячего какао. Вирджиния даже не сняла мехового манто.
Все трое оглянулись на входящего Эдмунда, и он увидел, что слезы Генри высохли и на щеках заиграл слабый румянец.