— О, бога ради, во что Сильвия пытается втянуть меня?
— Ни во что. — Джеральд развел руками.
— Я бы так не сказал. Глядишь, скоро меня обвинят в том, что я соблазнил эту женщину, черт бы вас всех побрал.
— А ты ее соблазнил?
— Я? Да она мне в матери годится!
— Ты с ней спал?
— Нет, я с ней не спал!
Слова, произнесенные повышенным тоном, оставили некий вакуум между ними. В наступившей тишине Ивэн запрокинул голову, влил в себя остатки виски и пошел наливать вторую порцию. Звякнуло стекло, когда бутылка ударилась о край бокала.
— Я тебе верю, — сказал Джеральд.
Ивэн добавил в бокал воды. Стоя спиной к Джеральду, извинился:
— Прости. Я не имел права кричать.
— Ты тоже меня извини. И не обижайся на Сильвию. Из ее уст не прозвучало ни единого порочащего намека в твой адрес. Просто я сам должен был убедиться.
Ивэн повернулся к нему, грациозно прислонился к подставке для сушки. Его гнев угас, он печально улыбнулся.
— Да, конечно, я понимаю. С моим-то «послужным списком»…
— Против твоего «послужного списка», как ты выразился, я ничего не имею. — Джеральд убрал записную книжку в карман, снял очки.
— Что вы намерены делать с письмом?
— Ничего.
— А если придет еще одно письмо?
— Когда придет, тогда и будем думать.
— Сильвия согласна ничего не предпринимать?
— Да. Об этом знаем только она, я и Ева. Теперь еще ты. И ты, разумеется, должен молчать. Даже Еве не говори. Она не знает, что я тебе сказал.
— Она очень расстроена?
— Очень. Мне кажется, сильнее, чем бедняжка Сильвия. Боится, как бы Мэй не придумала чего похуже. При мысли о том, что бедняжку Мэй увезут в какую-нибудь гериатрическую психбольницу, ее бросает в холодный пот. Она оберегает Мэй. Так же, как я оберегаю Еву.
— Да, Мэй всю жизнь пеклась о нас, — сказал Ивэн. — За мной смотрела, матери помогала, когда отец болел и умирал. Она всегда была нам опорой. Никогда не подводила. А теперь вот… Бедная, несчастная Мэй. Даже думать об этом боюсь. Мы стольким ей обязаны. — Он задумался. — Полагаю, мы все друг перед другом в долгу.
— Да, — согласился Джеральд. — Грустно все это.
Они улыбнулись друг другу.
— Давай еще налью, — предложил Ивэн.
Ева с Лорой сидели в гостиной, освещенной пламенем камина, и слушали концерт, транслировавшийся по Би-би-си-2. Фортепианный концерт Брамса. Был десятый час, и Джеральд, не желая портить им удовольствие, отправился смотреть новости в свой кабинет.
Лора сидела, свернувшись калачиком, в одном из больших кресел; Люси лежала у нее на коленях. Ивэн не появлялся. Переодеваясь к ужину, Лора слышала, как его машина выехала из ворот и покатила вверх по холму в направлении Ланьона. Лора предположила, что он решил посетить паб, может быть, выпить пива с Мэти Томасом.
Ева, сидевшая напротив, шила чехол. «Усталая она какая-то сегодня и больная на вид», — подумала Лора. Тонкая кожа натянулась на скулах, под глазами темные круги. Ева почти все время молчала, и за ужином, состоявшим из отбивных и фруктового салата, застольную беседу поддерживал только Джеральд. Ева нехотя ковырялась в тарелке и вместо вина пила воду. Лора, сонно наблюдая за ней из-под полуопущенных век, испытывала тревогу. Ева так много всего делала, постоянно была на ногах — готовила, что-то организовывала, обо всех заботилась. Когда концерт кончится, Лора предложит Еве лечь спать. Может, Ева позволит, чтобы Лора приготовила ей горячий напиток, принесла грелку…
Зазвонил телефон. Ева подняла голову от шитья.
— Это, наверно, Алек, Лора.
Лора встала, покинула гостиную и по коридору прошла в холл. Люси семенила следом. Лора присела на резной комод и сняла трубку.
— Тременхир.
— Лора.
На этот раз связь была лучше. Лора ясно слышала голос мужа, будто он говорил с ней из соседней комнаты.
— Алек. Извини, что меня не было, когда ты звонил. Мы вернулись только в семь часов.
— Хорошо провела день?
— Да, замечательно… Как у тебя дела?
— Хорошо. Но я звоню по другому поводу. Тут вот какая история. Я не смогу приехать за тобой в Тременхир. Мы с Томом по возвращении в Лондон сразу должны лететь в Нью-Йорк. Нам только сегодня утром сообщили. Позвонил председатель правления.
— Надолго уезжаешь?
— Всего на неделю. Дело в том, что нам разрешили взять с собой жен. Придется присутствовать на всевозможных светских приемах. Дафна летит с Томом, и я подумал, что, может быть, ты тоже захочешь поехать. Я почти все время буду занят, но ведь ты не бывала в Нью-Йорке, и я хотел бы показать тебе город. Только в Лондон тебе придется добираться самой, мы там с тобой встретимся. Как ты на это смотришь?
Лора пришла в смятение.
И эта инстинктивная реакция на предложение любимого мужа, стремившегося доставить ей удовольствие, наполнило ее сердце ужасающим чувством вины. Что с ней? Что с ней происходит? Алек просит ее поехать с ним в Нью-Йорк, а она не хочет. Не хочет лететь за тридевять земель. Не хочет торчать в Нью-Йорке в августе месяце, да еще с Дафной Боулдерстоун. Не хочет сидеть в кондиционированном отеле вместе с Дафной, пока их мужья улаживают свои дела. Не хочет ходить по раскаленным тротуарам Пятой авеню, разглядывая витрины.
Но еще больше ужаснуло ее собственное нежелание возвращаться на поезде в Лондон. Порывать с этим милым беспечным существованием. Покидать Тременхир.
Все это за какую-то секунду с пугающей ясностью промелькнуло в ее сознании.
— Когда ты летишь? — спросила она, пытаясь выиграть время.
— В среду вечером. На «Конкорде».
— Ты уже забронировал на меня билет?
— Сделал предварительный заказ.
— Сколько… Сколько ты пробудешь в Нью-Йорке?
— Лора, я же сказал. Неделю. — И добавил: — Не слышу энтузиазма в твоем голосе. Не хочешь лететь?
— О Алек, хочу… Спасибо, что предложил, но…
— Но?
— Просто все это несколько неожиданно. Я еще не успела осознать.
— На это не требуется много времени. План не очень сложный. — Лора прикусила губу. — Наверно, ты просто еще не готова к далеким путешествиям.
Она ухватилась за этот предлог, как утопающий за соломинку.
— Честно говоря, я и сама не знаю, готова ли я. То есть… Я чувствую себя неплохо, но не уверена, что мне стоит лететь за океан. В Нью-Йорке сейчас жара… И если что-то случится, это будет ужасно. Я все тебе испорчу, если заболею… — лепетала Лора. Собственные доводы даже ей самой казались неубедительными.