День ангела - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 65

Пообещал мне, что попробует выяснить, в каком именно ресторане легче всего встретить Лисснера. Мест, где собираются эти люди, всего два-три. Я не уеду из Шанхая, пока не добьюсь хоть какого-нибудь результата.

Нью-Йорк, наши дни

Главное: не расставаться с ней надолго, не отпускать ее. Летом, в Вермонте, он не был уверен, что страсть к ее телу, которая так обожгла его, могла со временем стать чем-то большим, чем страсть. Судя по отвращению, с которым он убежал, увидев ее идущей навстречу в длинном, нелепом синем платье, подол которого волочился по траве, а рядом шел лысый мужик (Ушаков всякий раз называл его про себя лысым мужиком!), – судя по этому отвращению, в котором телесное и душевное так соединилось, что захотелось одного: навсегда выдернуть ее из памяти, – судя по этому отвращению, от которого его до сих пор начинало трясти, как только он вспоминал это утро, Ушаков понимал, что теперь, встретив ее с огромным животом, в котором толкалось и плавало беззвучное неизвестное существо, связывающее ее не с ним, а с тем мужиком, который, крича и содрогаясь, девять месяцев назад залил ее своим семенем, – теперь нельзя было ни в коем случае отпускать ее, потому что без нее все его сомнения поднимутся заново.

Выйдя из гостиницы «Хилтон», в которой продолжалась конференция, посвященная фундаментальным качествам биологической ценности человека, они покружили по сверкающим улицам, в которых, несмотря на сверкание, чувствовалась болезненная опустошенность, всегда наступающая в больших городах и счастливых семьях после Рождества, когда разъезжаются друзья и родные, а елки с обрывками золота в крепких ветвях увозят на свалки и там поджигают, кремируя, словно актрис и актеров.

Побродив по центральным улицам, они в конце концов оказались на Амстердам-авеню, потому что Лизе нужно было захватить свою сумку из дома знакомой, у которой она вчера остановилась. Дом был шагах в двадцати от кафедрального собора Святого Иоанна, в котором сейчас шло венчание. Как всегда бывает при венчании, перед собором стояла небольшая кучка любопытных, жаждущих увидеть невесту и обсудить ее. Двери в собор были раскрыты, и мягкое, но настойчивое мерцание больших белых свечей предупреждало шумную улицу, по которой бежали люди и катились автомобили, что здесь, в мерцающей тишине, готовится большее, чем они знают, и много прекраснее, чем им всем кажется.

– Зайдем? – спросил Ушаков.

Лиза взяла его под руку, и он вдруг остро почувствовал таинственную близость этого ребенка, который испуганно вздрогнул внутри ее тела и дотронулся до их соединившихся локтей в тот момент, когда они входили в собор.

Гостей было немного. Несколько женщин, нарядных, худых, с прижатыми к губам платочками, растроганных звуком своих влажных вздохов, вторили словам священника:

– …from the beginning of creation God made them male and female. For this reason a man shall leave his father and mother and be joined to his wife, and the two shall become one flesh. [84]

Голос священника был слабым, добрым и дрожащим, что придавало особую сердечную убедительность произносимому, и казалось, что именно ему, старому человеку, доверили открыть самое важное этим застывшим перед ним со склоненными головами мужчине и женщине. Лиц их не было видно, но по очень худеньким косточкам голых локтей невесты, трогательно торчавших из-под белого облака расстилавшейся по всему проходу фаты, – по этим голым и беспомощным косточкам можно было понять, как страшна будет ее жизнь, если мужчина, стоящий сейчас рядом с нею, забудет о смысле торжественных слов, которые им доверяет священник. Она еще ниже наклонила голову, и тут ее хрупкая спина быстро задвигалась под прозрачной тканью фаты, так что все находящиеся внутри церкви поняли, что невеста заплакала. Священник замолчал, словно предлагая жениху возможность самому справиться с ситуацией, и мужественно-красивый жених, повернувшись профилем к собравшимся, обеими руками обхватил белое облако, из-под которого высовывались голые косточки локтей, притиснул его к себе, давая понять, что и впрямь «прилепился», и тут с высоты нарисованных облаков, со сборчатых крыльев внимательных ангелов пошла, словно дождь, очень громкая музыка.

– …but Ruth said: do not urge me to leave you or turn back from following you, for where you go, I will go and where you lodge, I will lodge. Your people shall be my people and your God. Where you die, I will die and there I will be buried. Thus may the Lord do to me, and worse if anything but death parts you and me. [85]

И Лиза, и Ушаков узнали и жениха, и невесту. Бестолковое кружение по нью-йоркским улицам, в конце концов втолкнувшее их прямо в церковь, где белокурая Сесиль венчалась с высоким и крепким Бенджаменом Сойером, не могло быть случайностью. Оно могло быть лишь простым доказательством того, что все, что было с ними летом, не только не исчезло, но приобрело новое, гораздо более серьезное значение. Произошло что-то похожее на то, как в цирке показывают фокус: сперва гасят свет и становится темно, потом раздается выстрел, а когда рассеивается пороховой дым и лампы снова загораются, зрители с удивлением видят, что хотя на первый взгляд ничего не изменилось, однако под купол взмыл вспыхнувший голубь, а фокусник – в смокинге, в белых перчатках – уже приподнял над затылком цилиндр.

Шанхай, 1939 г.

Лиза, вчера я была на концерте Александра Вертинского в «Ренессансе». Лисснера там не оказалось, но доктор Рабе говорит, что завтра Вертинский опять будет петь в этом ресторане, и завтра Лисснер уж точно появится, потому что завтра суббота. По субботам и воскресеньям здесь, в «Ренессансе», собирается исключительно русская публика, а Лисснер дружит с белыми эмигрантами, говорит по-русски и большой поклонник Вертинского. Про самого Вертинского здесь тоже ходят сплетни, и некоторые считают, что он советский шпион. Я так волновалась, что сейчас, может быть, встречу Лисснера, что самого Вертинского поначалу видела как в тумане. На сцену вышел очень высокий, худощавый, густо напудренный, в ослепительной рубашке и смокинге, по-прежнему манерный, но очень постаревший человек. В Париже он был совсем другим. Сидящие в зале неистово ему захлопали. Он наклонил свою небольшую птичью голову, призакрыл глаза, давая зрителям возможность успокоиться, потом вскинул руки с очень длинными выхоленными пальцами и сказал тонким голосом, как всегда очень сильно грассируя: