Гордон бросился вперед, вдоль по коридору, по которому накануне Муса вел его в зал, где его уже ждал Иван Конашевский. Пятьдесят воинов-вазиров последовали за ним. Странное зрелище представляли собой эти свирепые люди в рваных одеждах среди роскошных дворцовых интерьеров.
Они пристально и подозрительно оглядывали все вокруг, на бегу не забывая заглянуть за двери и шторы, чтобы избежать неожиданного нападения и не дать уйти живым никому из слуг или придворных, которые могли бы поднять тревогу. При этом все внимательно прислушивались к доносившейся с окраины города перестрелке — то затихавшей, то вспыхивавшей с новой силой. Гордон повел свой отряд в тот зал, откуда ему удалось бежать накануне, нокаутировав казака и, благодаря прикрытию Лала Сингха, увернувшись от пуль стражников. Все двери были открыты, портьера, перекрывавшая выход на балкон, по-прежнему валялась на полу, сорванная Гордоном во время бегства. В ажурной решетке балкона зиял незаделанный пролом. Здесь американец на секунду задержался, чтобы пояснить Лалу Сингху и вазирам некоторые детали своего плана. Дикие воины завороженно слушали каждое слово, произносимое Аль-Бораком, будто им довелось внимать голосу какого-то мифического героя, полубожества-получеловека.
— Видите, как расположены сады: к западу от городской черты они идут сплошным массивом, прерываемым лишь невысокими каменными заборами. Деревья и кусты хорошо разрослись, и если мы будем передвигаться, пригнувшись или кое-где даже ползком, то вполне вероятно, что из домов нас не заметят. Скорее всего, мы сумеем скрытно добраться до окраины египетского сада, потому что исмаилиты сейчас внимательно следят за тем, что происходит в другой стороне. Сколько их в египетском саду — я точно не знаю, но думаю, что внезапная атака с тыла опрокинет их. Кто не будет убит нами, побежит в город, подставляя себя под пули гильзаи. Нам важнее всего, чтобы сад был очищен от противника. А теперь — вперед: спрыгиваем с балкона и бежим через сад вон к той стене. С этой стороны дворец никто не охраняет.
Один за другим вазиры последовали за Аль-Бораком и Лалом Сингхом. Перемахнув через внешнюю дворцовую стену, они оказались на голой каменной равнине, подходившей к дворцу с этой стороны. Недалеко отсюда начинался овраг, в который угодил Гордон, упав со стены вместе с убитым им стражником. Завернув за угол, вазиры стремительным броском пересекли открытое пространство, отделявшее их от границы первого сада из тех, что сплошным полукольцом окружали Шализар.
Перестрелка на другом конце города стала еще более яростной. Сотни винтовок вели беглый огонь, и у Гордона аж мурашки пробежали по коже при мысли о том, какой густой свинцовый дождь поливает сейчас позиции, занятые солдатами Бабер-хана. Такой ураганный огонь не мог не принести своих кровавых результатов, несмотря на все умение афганских горцев максимально использовать любую складку местности, любой камень, любое углубление в качестве укрытия. Но этот грохот, по крайней мере, прикрывал приближение его отряда. Во-первых, в таком шуме никто не услышал бы звука шагов пятидесяти человек, со всех ног бегущих по садам, чтобы вступить в бой. А во-вторых, в азарте такой напряженной перестрелки вряд ли кто-нибудь из исмаилитов будет обращать внимание на то, что происходит в тылу, — тем более что опасаться им, по общему разумению, было некого и нечего.
Видимо, все так и получилось. Никто не заметил пробирающихся вдоль западной ограды садов вазиров. Никто не поднял тревоги, и они, осторожно пригибаясь и стараясь ступать как можно тише, постепенно приближались к своей цели — дальнему от дороги забору, отделявшему египетский сад от других пригородных садов.
Чем ближе к северной оконечности центральной улицы подходили вазиры, тем больше становилась вероятность того, что их обнаружат. Но внимание противника, на их счастье, было целиком и полностью поглощено тем, что происходило в противоположном направлении — по ту сторону дороги, за забором восточного сада и за стенами крайних городских зданий. Ни Гордон, ни его спутники, радующиеся чрезмерной увлеченности противника боем и подходившие все ближе и ближе, не знали, что события вот-вот начнут развиваться с невероятной, ураганной скоростью. Бой неумолимо приближался к кульминации.
Глава десятая: ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА
Иван Конашевский, руководивший боем с крыши третьего от края города здания, уже понял, что без мощной лобовой атаки ему не удастся выбить афганцев из сада у самых стен Шализара. Казака раздирали сомнения: продолжить обстрел противника, рассчитывая изрядно потрепать и обескровить его, было соблазнительно, но оставлять многочисленный отряд в непосредственной близости от города на ночь было рискованно. Обреченные гильзаи могли под покровом темноты предпринять решительную атаку. А кроме того, Иван не был уверен в том, что афганцам на помощь не подойдут другие отряды. Тогда ему пришлось бы действовать на два фронта, отправив немалую часть своих подчиненных оборонять лестницу, ведущую на плато. К тому же какое-то чутье подсказывало ему, что опасность может исходить и от Гордона, который хоть и был накрепко заперт в башне, все же мог каким-нибудь дьявольским маневром перехитрить оставленных на страже стрелков и устроить какую-то гадость в тылу. Конашевский, опытный, храбрый солдат, не боялся встретиться с американцем в поединке один на один, но его изрядно беспокоило то, насколько падет моральный дух его солдат, если они вдруг обнаружат, что небезызвестный им Аль-Борак в очередной раз обвел вокруг пальца их командира и подтвердил таким образом приписываемое ему магическое бессмертие. Хватит и того, что один раз он уже сбежал из дворца, при этом основательно заехав Ивану по физиономии, затем расправился с обезьяной, сумел вновь вернуться во дворец и убить шейха (о чем, признаться, Иван не сожалел). Хватит подвигов на долю этого американца. Гораздо спокойнее чувствовал бы себя Конашевский, если бы твердо знал, что Гордон ни в чем не сможет нарушить его планы. А планы эти он должен был увязывать еще и с тем, что его подчиненные, хоть и истинные фанатики-убийцы, не были настоящими солдатами, подготовленными к длительной обороне. Чтобы приободрить их и — упаси Бог — не дать им пропустить афганцев в крайние дома города, откуда тех будет выбить куда труднее, чем из сада, он уже распорядился выдать исмаилитам виски и первую порцию гашиша.
Итак, вопреки всем правилам тактики и его собственному опыту, Иван решил отказаться от долгого, многочасового обстрела противника с целью нанесения ему возможно большего урона и немедленно штурмовать вражеские позиции — пусть и ценой намного больших потерь со своей стороны. Пример гильзаи, стремительно захвативших этот сад, показывал, что невысокую изгородь и узкую полоску деревьев невозможно удержать, если противник действует быстро, внезапно и численно значительно превосходит обороняющихся.
Оставив на крышах и в окнах домов несколько десятков стрелков и приказав им вести как можно более плотный огонь, чтобы Бабер-хан не заскучал, а его солдаты не смели высунуться из-за стены, Конашевский собрал основную часть своих боеспособных воинов — человек четыреста — на сравнительно просторной площадке между третьим и четвертым зданиями вдоль главной улицы с восточной стороны, куда не залетали шальные пули отстреливающихся афганцев. Он отрядил сотню бойцов под руководством самого надежного из офицеров и приказал им обойти противника с востока, чтобы в нужный момент ударить по нему с фланга. Сам же казак повел за собой остальные три сотни обкурившихся, изрядно выпивших исмаилитов в лобовую атаку — прямо по центральной улице, в направлении юго-западного угла занятого афганцами сада, Казак понимал, что стены домов будут прикрывать его подчиненных до последних сотен футов и лишь после этого его люди попадут под огонь противника. Он отдавал себе отчет в том, что, преодолевая это открытое пространство, его отряд понесет большие потери. Тем не менее он рассчитывал, что, несмотря на все усилия стрелков-гильзаи, достаточное количество шализарцев сумеет добежать до ограды и выбить засевших за ней афганцев. А потери… человека всегда можно заменить. Жизнь в этих горах никогда не была чем-то священным, и правители здесь сорили жизнями подданных, словно мелкой разменной монетой. Иван был готов пожертвовать тремя из каждых четырех своих бойцов ради достижения полной, безоговорочной победы над вторгшимся в его владения противником.