Счастливая странница - читать онлайн книгу. Автор: Марио Пьюзо cтр.№ 67

– Ничего не получится, ма. – Октавия помялась. – Посмотри на своего любимчика Ларри: сколько ты с ним возилась – а он теперь без пяти минут гангстер, собирающий деньги для своего дутого профсоюза.

– О чем ты? – Лючия Санта презрительно отмахнулась. – Я не могла даже заставить его поколотить младших братьев – до того он был малодушный.

Октавия покачала головой и медленно произнесла, не скрывая удивления:

– Ма, иногда ты бываешь очень проницательной. Откуда же такая слепота?

Лючия Санта рассеянно отхлебнула кофе.

– Ладно, он теперь не имеет отношения к моей жизни. – Она не увидела, как Октавия поспешно отвернулась, и продолжала:

– Джино – вот кто не выходит у меня из головы. Ты только послушай: ему дают прекрасное место в аптеке, но он вылетает оттуда через два дня. Два дня! Другие люди держатся за место по сорок лет, а мой сын – два дня!

– Он сам ушел или его выставили? – со смехом спросила Октавия.

– Ты находишь в этом что-то смешное? – осведомилась Лючия Санта на вежливейшем итальянском, свидетельствовавшем о крайнем огорчении. – Да, его выбросили! В первый день он, отучившись, остался поиграть в футбол и только потом изволил явиться на работу. Наверняка надеялся, что магазин закроется еще до того, как он там появится, – этакий дурень! Наверное, он вообразил, что padrone пожертвует ради него своей торговлей. Конечно, нашего славного Джино не продержали там и недели!

– Я с ним поговорю, – решила Октавия. – Когда он возвращается домой?

Лючия Санта в очередной раз пожала плечами.

– Кто его знает? Король приходит и уходит когда ему вздумается. Ты мне вот что скажи: о чем эти сопляки болтают до трех часов ночи? Я выглядываю из окошка и вижу его на ступеньках: они все болтают и болтают, хуже старух.

– Вот уж не знаю, – вздохнула Октавия и засобиралась.

Лючия Санта сама убрала со стола чашки. Мать и дочь не обнялись и не поцеловались на прощание.

Можно было подумать, что дочь уходит в гости и скоро вернется. Мать, подойдя к окну, провожала ее взглядом, пока она не свернула с Десятой авеню, направившись к входу в метро.

В понедельник вечером Винни Ангелуцци отдыхал от железной дороги. В этот вечер он вознаграждал свою плоть за нищую жизнь.

Подтрунивание матери и сестры смутило его, потому что на самом деле он собирался отдать кровные пять долларов за простые и эффективные услуги продажной женщины. Он стыдился этого как свидетельства жизненной неудачи. Он помнил, с какой невольной гордостью мать упрекала Ларри за шашни с девчонками. Мать и Октавия отвернулись бы от него в отвращении, узнай они, чем он собирается заняться.

Винни выходил на работу в четырехчасовую смену с тех самых пор, как бросил, недоучившись, школу. Он никогда не бывал на вечеринке, ни разу не целовался с девушкой, ни разу не разговаривал с девушкой в тишине летней ночи. Его выходной неизменно приходился на понедельник, а в понедельник вечером делать совершенно нечего. В довершение зол он был застенчив.

Вот почему Винни согласился на эту жалкую, но честную замену – респектабельный публичный дом, рекомендованный старшим клерком грузовой конторы, который заботился о том, чтобы его подчиненные не сшивались по барам, становясь добычей вконец опустившихся шлюх. Иногда старший клерк составлял молодежи компанию.

Ради такого случая все клерки наряжались по-праздничному, словно их ждала встреча с будущим нанимателем. Все надевали костюмы, галстуки, шляпы и плащи – форменную одежду выходного, седьмого дня недели, когда наступает время порадовать душу. Винни вечно дразнили гангстером из-за его черной шляпы, хотя он был моложе остальных.

Местом встречи был бар «Даймонд-Джим», где подавали «хот доги», сандвичи с горячей жареной говядиной и холодное мясо, не отличающиеся цветом от цвета лица старшего клерка. Церемония требовала, чтобы каждый заказал виски, и кто-нибудь из клерков то и дело повелительно провозглашал: «Сейчас моя очередь» – и выкладывал деньги на стойку. Дождавшись, пока каждый из присутствующих угостит коллег, они высыпали на Сорок вторую стрит, в неоновые сполохи кинотеатров, протянувшихся бесконечными рядами по обеим сторонам улицы. К этому часу шатающихся по тротуарам становилось такое множество, что им приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не потерять друг друга, будто потерявшийся будет унесен волнами и уже не найдет остальных. Вдоль Сорок второй их приветствовали огромные фанерные красотки, чья нагота, подсвеченная электричеством, выглядела особенно непристойно.

Их целью был чинный четырехэтажный отель, скрывающийся за сполохами холодной фанерной плоти. Войдя, они направлялись прямиком к лифту.

Им не приходилось пересекать холл, поскольку они пользовались входом, предназначенным только для таких посетителей, как они. Лифтер подмигивал им – серьезно, по-деловому, вовсе не намекая на фривольную цель посетителей, – и вез их на верхний этаж. Здесь лифтер выпускал клиентов в застланный коврами холл и совсем по-домашнему, не закрывая лифта, стучался в одну из дверей и произносил пароль; клиенты заходили в комнату, ежась под пристальным взглядом лифтера.

Теперь они толпились в гостиной двухкомнатного номера, уставленной кожаными креслами В одном из кресел неизменно сидел ожидающий своей очереди посетитель. В кухонном закутке пряталась почти невидимая особа, попивающая кофе и распоряжающаяся людским потоком. Кроме того, в ее ведении находился буфет с бутылками виски и рюмками. Любой, испытывающий жажду, мог подойти к ней и выложить доллар, однако все обыкновенно происходило так быстро, что для этого не оставалось времени. Женщина почти не общалась с клиентами и выступала здесь скорее надзирательницей, чем барменшей.

Винни всегда помнил ее внешность и никогда – внешность девушек, трудившихся в спальнях Она была мала ростом и имела тяжелую шапку коротких черных волос угадать ее возраст было невозможно, но, надо полагать, она была уже стара для работы в спальне. Кроме того, у нее был совершенно нечеловеческий голос и лицо.

Голос ее был страшно хриплым, как часто бывает у проституток, словно потоки заразного семени, вливающиеся в их чрево, вредят и голосовым связкам. Чтобы произнести слово, ей требовалось немалое усилие воли. Черты ее лица, с точки зрения юного Винни, были маской порока. Бесформенные губы были плотно сжаты и почти никогда не открывали отвратительных зубов. Щеки и челюсти у нее были широкими и обвисшими, как у горюющей вдовы, погруженной в траур, нос же был сплющен не природой, а какими-то иными, неведомыми силами; черные бездушные глазки походили на два уголька. Кроме того, каждое ее слово, каждый жест свидетельствовали не о ненависти или презрении к миру, а просто о том, что она более не чувствует ничего и ни к кому. Она была совершенно беспола.

Проскальзывая мимо клиента, она поводила в стороны бессмысленными глазами, как акула. Однажды она проходила мимо Винни, и он отпрянул, словно она была способна откусить кусок от его тела. Стоило выйти из спальни очередному клиенту, как она указывала на следующего, однако перед этим успевала заглянуть в спальню и прокаркать: «О'кей, девочка?» При звуке этого голоса у Винни застывала в жилах кровь.