Пусть умирают дураки - читать онлайн книгу. Автор: Марио Пьюзо cтр.№ 77

А Осано со спокойствием маньяка сказал:

— Ну, шкура, получай.

И бросился на нее. Он был абсолютно вне себя. Он ударил ее по лицу. Я вскочил и стал пытаться его оттащить. Но его руки уже сжимали горло женщины, и она закричала. И тут начался сумасшедший дом. На самолете, видимо, были люди в штатском из службы безопасности, потому что вдруг откуда-то появились двое парней и весьма профессионально взяли его за руки, наполовину стащив с него пиджак, так, что получилось что-то вроде смирительной рубашки. Но он был в такой ярости, что ему удалось их все-таки разбросать. Пассажиры смотрели на все это с ужасом. Я попытался как-то утихомирить Осано, но он ничего не воспринимал. Он впал в неистовство и выкрикивал оскорбления в адрес женщины и ее мужа. Ребята из службы безопасности, называя его по имени, старались его успокоить, а один из них, приятный, крепкий парень, спрашивал, прекратит ли он, если они его отпустят. Осано продолжал вырываться. В конце концов тот крепкий парень потерял терпение.

Осано сейчас находился в состоянии неуправляемой ярости, потому что, с одной стороны, такова была его натура, а с другой стороны, он знал, что его слава будет служить щитом против расплаты за свое дикое поведение. Тот крепкий молодой парень понял все это интуитивно, но его заело, что не уважают силу его молодости. И он разозлился. Он схватил Осано за волосы и рванул его голову назад с такой силой, что едва не сломал ему шею. Затем он обхватил рукой шею Осано и сказал:

— Ты, сукин сын, я сверну тебе шею.

Осано притих.

Боже, что за кутерьма тут началась. Командир самолета требовал, чтобы на Осано надели смирительную рубашку, но я отговорил его. Охранники очистили салон отдыха от пассажиров, и мы с Осано сидели там вместе с ними до конца полета. В Нью-Йорке они не выпустили нас до тех пор, пока все пассажиры не вышли, и этой женщины мы так больше и не увидели. Хватило, правда, и одного последнего взгляда на нее. Ей смыли кровь с лица, но один глаз у нее практически заплыл, а рот представлял собой месиво. Муж уносил пуделя, все еще живого, и его хвост выписывал в воздухе фигуры, как бы требуя сочувствия и защиты. Позже были принесены официальные извинения, которыми занимались адвокаты. Конечно же, об инциденте писали все газеты. Крупный американский писатель, первый кандидат на Нобелевскую премию, чуть было не задушил до смерти маленького французского пуделя. Бедная собачка. Бедный Осано. А эта сучка оказалась держательницей большого пакета акций авиакомпании, плюс имела миллионы долларов из других источников, и понятно, что она даже не могла угрожать, что больше не будет летать самолетами этой авиакомпании.

Ну, а Осано — он был вполне счастлив. К животным он не испытывал никаких чувств:

— Раз я могу их есть, — сказал он, — значит я их могу и убивать.

А когда я заметил, что есть собачье мясо ему никогда не приходилось, он пожал плечами и ответил:

— Приготовь его как надо, и я его стану есть.

Одно лишь упустил Осано. Та чокнутая женщина тоже обладала человеческим достоинством. Ладно, она чокнутая. Ладно, она заслужила удар в зубы, возможно, это даже пошло ей на пользу. Но ведь, по правде, она не заслужила того, как к ней относился Осано. Она ничего не могла поделать с тем, что она представляла из себя как человек, подумал я тогда. Раньше Осано смог бы это увидеть. Но теперь почему-то не мог.

Сексуальный пудель выжил, поэтому та леди не стала подавать в суд. Похоже, она не имела ничего против того, что ей разбили лицо, либо это не было важно для нее или ее мужа. Может, ей это даже доставило удовольствие. Она послала Осано записку в дружественном духе, оставляя дверь для их возможной встречи открытой. Осано издал смешной рыкающий звук и выбросил послание в корзину для бумаг.

— Почему бы не дать ей шанс? — спросил я. — Она, возможно, интересна.

— Я не люблю бить женщин, — сказал Осано. — А эта стерва хочет, чтобы я использовал ее как подвесную грушу.

— Возможно, это вторая Венди, — сказал я. Я знал, что у Венди всегда было по отношению к Осано чувство какого-то восхищения, и это несмотря на то, что все эти годы они были в разводе, и несмотря на все неприятности, которые она ему доставляла.

— О, Господи, — сказал он. — Мне этого как раз и не хватает.

Но он улыбнулся. Он понял, что я имею в виду. Что, возможно, бить женщин не так уж для него и неприятно. Но он хотел показать мне, что я не прав.

— Из всех моих жен только Венди заставляла меня бить ее, — сказал он. — Все остальные трахались с моими лучшими друзьями, воровали у меня деньги, выбивали себе содержание, распускали обо мне слухи, но я никогда до них и пальцем не дотронулся, никогда потом не чувствовал к ним вражды. Со всеми остальными женами я в дружеских отношениях. Но эта долбанная Венди — та еще птица. Класс в своем роде. Если бы мы тогда не развелись, я бы наверняка ее убил.

Случай с попыткой удушения пуделя широко обсуждался в литературных кругах Нью-Йорка. Осано начал волноваться о своей будущей Нобелевской премии.

— Эти вонючие скандинавы любят собак, — сказал он.

Он запустил активную кампанию в поддержку своей Нобелевки, рассылая письма всем своим друзьям и профессиональным знакомым. Он также продолжал публиковать статьи и рецензии по наиболее важным критическим работам, появляющимся в обозрении. Плюс литературные эссе, в которых, по моему мнению, всегда было полно чепухи. Часто, заходя к нему в офис, я заставал его работающим над своим романом — и он писал на этих желтых линованных листах. Над своим великим романом, потому что только его он писал от руки. Все остальное он выстукивал двумя пальцами на машинке, поворачиваясь к ней на вертящемся кресле от своего стола, заваленного стопками книг. Печатал он, даже двумя пальцами, с сумасшедшей, буквально пулеметной скоростью. И вот в этом пулеметном стиле он писал о том, каким должен быть выдающийся американский роман, объяснял, почему в Англии больше не пишут великих романов, за исключением детективов, разобрал несколько последних вещей, а иногда писал исследования по произведениям писателей типа Фолкнера, Мэйлера, Стайрона, Джойса — любого, кто мог бы конкурировать с ним в битве за Нобелевку. Он был настолько великолепен, язык его настолько выверенным, что это убеждало. Печатая весь этот хлам, он уничтожал своих оппонентов, оставляя для самого себя чистое пространство. Единственная закавыка тут заключалась в том, что, когда вы обращались к его собственным работам, оказывалось, что притязания на литературную состоятельность могли оправдать лишь два его первых романа, изданные двадцать лет назад. Остальные его романы и публицистика были не очень удачны.

Правда состояла в том, что за последние десять лет он здорово растерял свой успех среди публики и свою литературную репутацию. Слишком много опубликованных им книг были написаны поверхностно, слишком много врагов он нажил себе тем, что вел литературный обзор в такой своевольной манере. И даже когда он лизал задницы некоторым мощным фигурам в литературе, делал он это с таким высокомерием и снисходительностью, всегда приплетая туда и свою собственную персону (как в статье об Энштейне, которая в равной мере была посвящена и Эйнштейну и автору) что даже эти «поглаживаемые» им люди становились его врагами. Как-то раз одна его строчка вызвала настоящую бурю негодования. Он писал, что причиной огромного различия между французской литературой и английской являлось то, что французские авторы, по сравнению с английскими, гораздо больше занимались сексом. Читатели нашего ревю просто кипели от ярости.