Я:
— Я ничего не знаю. Мои деревья — отстой.
Мистер Фримен включает сигнал поворота, смотрит в зеркало заднего вида, въезжает на левую полосу и обгоняет пивной грузовик.
— Не будь такой безжалостной к себе. Искусство состоит в том, чтобы делать ошибки и учиться на них.
Он выруливает обратно на правую полосу. Я наблюдаю в боковом зеркале, как пивной грузовик постепенно исчезает в снежной буре. У меня мелькает мысль, что он ведет машину слегка быстрее, чем следовало бы с учетом всего этого снега, но машина тяжелая и не скользит.
Снег, прилипший к моим носкам, стаивает в кеды.
Я:
— Хорошо, но вы сказали, что мы должны вложить в свое искусство эмоции. Я не знаю, что это значит. Я не знаю, что я должна чувствовать.
Мои пальцы взлетают и прикрывают рот. Что я делаю?
Мистер Фримен:
— Искусство без эмоций — все равно, что шоколадный торт без сахара. Оно выставляет тебя дураком, — он тычет пальцем себе под горло. — В следующий раз, когда ты будешь работать над своими деревьями, не думай о деревьях. Думай о любви, или о ненависти, или радости, или ярости — о чем угодно, что заставляет тебя что-то чувствовать, от чего твои ладони потеют или пальцы скрючиваются. Сфокусируйся на этом чувстве. Когда люди не выражают свои эмоции, каждый раз какая-то их часть умирает. Ты была бы потрясена, если бы знала, сколь многие взрослые на самом деле мертвы внутри — проживая свои дни без понимания, кто они такие, просто ожидая сердечного приступа или рака, или грузовика Мак, который поспешил бы закончить работу. Это самая грустная вещь, которую я знаю.
Он минует выезд на автостраду и останавливается у светильника в нижней части пандуса. Что-то маленькое, мохнатое и мертвое скомкано у стока ливневой канализации. Я отгрызаю струп с большого пальца. Эмблема Эфферта мерцает в середине квартала.
— Вон там, — говорю я. — Вы можете высадить меня напротив.
Какое-то время мы сидим, снег скрывает другую сторону улицы, из динамиков гудит соло виолончели.
— Мм… Спасибо, — говорю я.
— Не за что, — отвечает он. — Если тебе когда-нибудь нужно будет поговорить, ты знаешь, где меня найти.
Я отстегиваю ремень безопасности и открываю дверь.
— Мелинда, — говорит мистер Фримен. Снег проникает в автомобиль и плавится на приборной панели. — Ты хороший ребенок. Я думаю, ты можешь многое сказать. Я был бы рад выслушать.
Я закрываю дверь.
Зеркальный зал
Я останавливаюсь у конторы, и секретарь говорит, что моя мама на телефоне. Тем лучше. Будет проще найти пару джинс без ее присутствия. Я направляюсь к секции «Юные Леди» в магазине. (Еще причина, по которой они не зарабатывают денег. Кому захочется, чтобы ее называли юной леди?) Мне так же сильно нужен десятый размер, как меня убивает осознание этого. Все, что у меня есть, восьмого или маленькое. Я смотрю на свои ноги-каноэ и слабые, уродливые щиколотки. Разве в этом возрасте девочки не перестают расти?
Когда мне было шесть, мама купила мне все эти книги о половом созревании и пубертатном периоде, так что я оценила через какие «прекрасные» и «естественные» и «удивительные» превращения прохожу. Дерьмо. Вот что это такое. Она все время жалуется на свои волосы, становящиеся седыми, и на обвисающую задницу, и на морщины на коже, а мне предлагается быть благодарной за лицо, полное прыщей, волосы, в смущающих местах и ступни, которые вырастают на дюйм за ночь. Полное дерьмо.
Не имеет значения, что примерять, я знаю, что возненавижу это. В Эфферте загнан в угол магазин самой немодной одежды. Одежды, которую бабушки покупают тебе на день рождения. Это кладбище моды. Я говорю себе: просто найти пару, которая подойдет. Одна пара — это цель. Я оглядываюсь. Мамы нет. Я несу три пары наименее устрашающих джинс в раздевалку. Я единственный человек, который тут что-то примеряет. Первая пара слишком мала — я даже не могу натянуть ее на свою задницу. Я не утруждаю себя второй парой, они меньшего размера. Третья пара огромна. Как раз то, что я ищу.
Я выскакиваю к трехстворчатому зеркалу. Вряд ли вы сможете сказать, что это джинсы из Эфферта, когда сверху накинут сверхогромный балахон. Мамы все еще нет. Я поворачиваю зеркала так, чтобы видеть отражения отражений, мили и мили меня и моих новых джинсов. Заправляю волосы за уши. Надо бы их вымыть.
Лицо у меня грязное. Я наклоняюсь к зеркалу. Глаза за глазами за глазами пялятся на меня. Есть ли где-то там я? Тысячи глаз моргают. Никакого макияжа. Темные круги под глазами. Я захлопываю боковую створку зеркала, запечатывая себя в отражениях, и закрывая остальную часть магазина.
Мое лицо превращается в эскиз Пикассо, мое тело разрезано на рассеченные кубы. Однажды я видела фильм, в котором женщина обгорела примерно на восемьдесят процентов и необходимо было смыть всю мертвую кожу. Ее заворачивали в бандажи, держали ее на наркотиках и ждали, пока нарастет кожа. Фактически ей сшивали новую кожу.
Я прижимаю свой ободранный рот к зеркалу. Тысячи кровоточащих, покрытых коркой губ прижимаются с той стороны. Что это за ощущение пройтись в новой коже? Была она полностью чувствительной, как младенческая, или онемевшая, без нервных окончаний, как будто идешь в кожаной сумке? Я выдыхаю и мой рот исчезает в туманной дымке. Я чувствую себя, как будто моя кожа сгорела. Я ковыляю от одного колючего куста к другому: мои мама и папа, которые ненавидят друг друга, Рэйчел, которая ненавидит меня, школа, которая отрыгивает меня, как будто я комок шерсти. И Хизер.
Я просто должна продержаться до тех пор, пока моя новая кожа прирастет. Мистер Фримен думает, что я должна найти мои чувства. Как я могу их не найти? Они едят меня поедом как инвазия мыслей, позора, ошибок. Я крепко зажмуриваю закрытые глаза. Джинсы годятся, это хорошее начало. Я должна держаться подальше от каморки, посещать все занятия. Я сделаю себя нормальной. Забуду все остальное.
Прорастание
На биологии мы закончили изучение растений. Мисс Кин роняет десятифунтовые намеки, что тест будет посвящен семенам. Я изучаю их. Как семена превращаются в растения: это действительно круто. Некоторые растения рассеивают свои семена по ветру. У других семена достаточно аппетитны, чтобы пить клюквенно-абрикосовый сок. Очень плохо, что я не могу закупить запас в сокопроизводящих компаниях — я наблюдаю за тенденциями в производстве.
Обсуждают ли они меня? Конечно, им достаточно смешно. Я с хрустом кусаю сэндвич и он срыгивает горчицей мне на блузку. Может быть, они планируют новый Проект. Они могли бы посылать снежки погодно-иссушенным детям в Техасе.
Они могли бы вязать одеяла из козьей шерсти для остриженных овец. Я представляю, как Хизер может выглядеть через десять лет, после двух детей и с семьюдесятью добавочными фунтами. Это немного помогает. Рэйчел/Рашель занимает место в конце моего стола рядом с Ханой, студенткой по обмену из Египта. Сейчас Рэйчел/Рашель экспериментирует с исламом. Она носит на шарф на голове и несколько красно-коричневых просвечивающих гаремных штанов. Ее глаза толсто, как будто мелком, обведены черным косметическим карандашом. Я думаю, что вижу, как она смотрит на меня, но, вероятно, ошибаюсь. Хана носит джинсы и футболку Гэп. Они едят хумус с питой и хихикают по-французски.