Философ - читать онлайн книгу. Автор: Джесси Келлерман cтр.№ 74

– Может, попробуем хотя бы смету ремонта составить?

– У меня нет таких денег.

– Составление сметы ничего не стоит.

– Ясмина, – сказал я. – Какой смысл составлять смету, если я знаю…

– Так ты же ничего не знаешь, в том-то все и дело.

– Я знаю, что…

– Не злись, пожалуйста.

– Я не злюсь.

– Ладно, – сказала она. – Но все-таки.

Молчание.

– Что? – спросил я.

– Может, мы решим что-то со шторами?

– Мне казалось, мы уже решили.

– Хорошо, ты просто послушай меня. Это обойдется не больше чем в пару сотен. Подумай. Разве не хорошо будет заменить это затемнение чем-то посветлее? В магазине «Домашняя реставрация» продают такие вуалевые…

– Прошу тебя, давай оставим эту тему.

– Я не понимаю, почему тебе так не по душе…

– Я не хочу, чтобы в мои окна заглядывали.

– Да кто в них станет заглядывать?

– Кто угодно.

– Джозеф. Ну правда, ты какой-то… нет… нет… подожди. Ты опять злишься.

– Я не злюсь.

– Я же вижу, злишься.

– Мина. – Я прижал кулак к влажному лбу, по вене на виске точно огонь пробегал. – Я не могу… не хочу заниматься этим сейчас. У меня работа, я не очень хорошо себя чувствую…

– Что с тобой?

– Ничего. Все в порядке. Пожалуйста, извини меня, пожалуйста.

– Джозеф…

Я неподвижно сидел за письменным столом моего кабинета и слушал, как она поднимается по лестнице.

Почему она задавала мне именно такие вопросы? Столько вопросов о ковре, о креслах? Она что-то знает? Пытается вывести меня на чистую воду? Я приказал себе оставаться рациональным: просто ей хочется сделать дом своим, наложить на него собственный отпечаток, только и всего. И все равно я не могу вести подобные разговоры, просто не могу. Я и раньше-то был несилен в том, что принято называть легкой светской беседой, а теперь она меня и вовсе убивала. Если Ясмина и дальше будет изводить меня… На какой-то миг я задумался – не порвать ли мне с ней? Но как? Мне удалось вернуть ее, после стольких месяцев. Я же этого и хотел. Разве не следует мне петь и плясать от счастья? И от благодарности? Она два года содержала меня, не задавая никаких вопросов. А я думаю о том, как бы выставить ее на улицу. После всего, что она пережила, после жертв, которые принесла, – ради меня.

С другой стороны, думал я, если бы она просто исчезла, нам обоим стало бы легче.

Я увидел в окне свое отражение. Щека под глазом была красной, лоснящейся – такой, точно я ее отлежал.

– С возвращением, – сказала Линда Нейман.

– Спасибо.

Изображать тактичность она не потрудилась – секунды три-четыре разглядывала мое лицо, а затем предложила мне сесть и откатилась к кофейной машине.

– Кофе?

– С удовольствием.

Когда она повернулась ко мне спиной, я расстегнул воротник рубашки (слишком тесный) и проверил, на месте ли марля. Марля была на месте, а это означало, что либо Линда таращилась на саму марлю, либо краснота успела расползтись за ее пределы, в чем я сомневался, потому что за два часа, прошедших с тех пор, как я приладил на щеку свежую нашлепку, этого произойти не могло. Да и в любом случае, глазеть на меня вот так было наглостью с ее стороны. Должна бы и понимать это – на саму, наверное, всю жизнь глазели. Этого я ей говорить, разумеется, не стал. Просто сухо улыбнулся и сказал, что цельное молоко меня тоже устроит, спасибо.

Пока она готовила нам кофе, мы болтали о новостях отделения. Мне вдруг пришло в голову, что когда-то давным-давно я сидел в этом самом кресле, охваченный чувством, что меня поджаривает на вертеле та самая женщина, которая теперь поставила на стол две украшенные печатью Гарварда чашки, протянула мне банку сухих, осыпанных миндальной крошкой и фенхелем печеньиц и поинтересовалась, слышал ли я о предстоящем коллоквиуме, посвященном работам Энскомб.

– Строго говоря, вы в список его участников не внесены. Но, полагаю, я просто обязана позвонить на сей счет в полицию кампуса.

– Вы очень добры.

– Вот в чем меня давно уже не обвиняли. – Она улыбнулась, опустила ладонь на стопку печатных страниц: – Хорошо. К делу. Это действительно ваша работа?

– Действительно, – ответил я.

– Потому что, читая ее, я волей-неволей гадала, не подменил ли кто Джозефа, которого я знала, роботом, который выглядит и разговаривает совершенно как он, но умеет писать более-менее достойно и убедительно.

Воспроизвести интонацию написанного Альмой было далеко не просто. В ее тексте присутствовала легкость, ироничность, которой она сама отличалась в жизни, – качества, едва ли не противоположные тому туману, который я напускал годами. Переводя написанное ею, я пытался избавиться от присущей моему слогу в целом расплывчатости, однако добиться этого мне удавалось лишь на несколько минут, да и то ценой неимоверной концентрации мысли. Тем же, примерно, я занимался и сейчас – норовил изобразить живость и непринужденность, хотя на деле был выжатым чуть ли не досуха и испуганным.

– Люди меняются, – сказал я, пожимая плечами.

– Ну хорошо, давайте я произнесу это первой. Видимо, я вас недооценивала.

Я произвел утешающий жест.

– Должна заметить, что некоторые стороны вашей аргументации представляются мне устаревшими, например, в той части работы, которая посвящена теории действия. За полвека много чего произошло. И все же мне будет интересно посмотреть, в каком направлении вы двинетесь из этой исходной точки.

Вообще говоря, пока она читала первую главу, я успел закончить перевод второй, однако мне не хотелось создавать у нее впечатление, что новая работа дается мне так уж легко. И я сказал, что смогу представить ей второй раздел диссертации к середине февраля.

– Буду ждать с нетерпением, – сказала она.

Я спросил, вправе ли я рассчитывать на то, что весной мне присудят ученую степень.

– Давайте не забегать вперед. Будем переворачивать по одной странице зараз, мм?

Я кивнул.

Она улыбнулась, подняла свою чашку, словно собираясь произнести тост.

– Пока же для меня достаточно возможности радоваться тому, что в университете еще случаются вещи, которых я до конца не понимаю.

Относительно хорошее настроение, посетившее меня в эти послеполуденные часы, как рукой сняло, как только я подошел к дому и увидел на моей веранде незнакомого мужчину.

Крепко сбитый, с гладкой желтоватой кожей и тяжелыми мешками под глазами, он странным образом сочетал в себе юность и зрелость. Из-под слишком большой для него нейлоновой куртки выбивался, налезая на воротник, поношенный коричневый шарф, на поясе незнакомца висел пейджер.