Глава девятнадцатая
Несколько недель мы с Мэрилин не разговаривали. Я позвонил один раз, сразу после Нового года, и ее секретарь ответила, что Мэрилин уехала в Париж.
— И долго она там пробудет?
— Мне не велено вам говорить. Мне и про Париж-то говорить не велели, так что вы уж меня не выдавайте.
Никакого права сердиться на нее у меня не было, но я все-таки рассердился. Мне казалось, что пострадавшая сторона тут я, что Мэрилин не может на меня обижаться, ведь я поступил так с ее разрешения. Точно так же я отреагировал на смерть мамы, точно так же я вел себя всякий раз, когда мне было стыдно или мне объясняли, что должно быть стыдно. Самовлюбленность и вина плохо сочетаются. Они смешиваются, и получается раздражение. Я вспоминал, как Мэрилин со мной обращалась, как смеялась надо мной, как разговаривала со мной снисходительно и как мне приходилось улыбаться в ответ. Я был для нее лишь симпатичным мальчиком, эскортом, и она часто без спросу лезла в мои дела. Мэрилин заставляла меня целовать ее, когда у меня голова раскалывалась от боли. В тот же список я добавил преступления, которые не имели ко мне никакого отношения. Называл ее разрушительницей семей, мстительной разведенкой, вруньей, хамкой. Я забыл о том, какой доброй она бывала, и вспоминал лишь ее жестокость. И вот наконец я понял, с какой испорченной, отвратительной женщиной связался, и ее нежелание простить мне небольшую оплошность показалось мне верхом лицемерия. Когда же я пришел к заключению, что Мэрилин в ответе за глобальное потепление и расцвет бизнеса в Интернете, то решил оставить ей на автоответчике сообщение. Сказать все, что думаю. Я сунул руку в карман и вместо телефона вытащил ценник, который продавец в «Барниз», наверное, забыл снять. Пиджак обошелся Мэрилин в 895 долларов плюс 8,375 налогов.
Я написал длинное письмо с извинениями и, к моему удивлению, получил такое же длинное в ответ — на французском. Мэрилин знает, что по-французски я не говорю, значит, она рассчитывала, что мне придется обратиться за помощью. Какое еще страшное унижение она для меня приготовила? Я немного поколебался, но все же позвонил Нэту.
— «После смерти короля Людовика Четырнадцатого двор снова переместился из Версаля в Париж. В Фобуре на месте садов и болот был построен новый квартал». — Он быстро пробежал текст глазами. — Тут что-то про ресторан… Знаешь, что это такое? Это история отеля, в котором она живет. Похоже, она просто вырезала кусок текста с веб-сайта. — Он посмотрел на меня. — Может, я чего-то не понимаю?
— Это значит «пошел ты».
Самолет Саманты задержали из-за снегопада. Я позвонил ей, и она велела мне продолжать работу без нее. Я решил проверить ту информацию, которую получил в магазине жуткого старика. Я обзвонил все клубы, где играли в шахматы или шашки. Вдруг Виктор ходил туда в поисках достойного противника? Ближе всего к Мюллер-Кортс оказались клубы в Бруклине, и во всех завсегдатаями были полунищие ученые, подростки с горящими глазами и кошмарными стрижками, непризнанные гении с рыбьими глазами, смакующие подробности каждой победы. Они сидели на слишком высоких для них барных стульях, болтали ногами, прижимали к груди электронные таймеры и поджидали новую жертву, которую можно было бы разгромить в пух и прах. Я ходил между ними на цыпочках и пытался выяснить, не знал ли кто-нибудь из них Виктора Крейка, усатого коротышку, немного похожего на…
— Тсс! Тише!
Предпоследним в моем списке был клуб «Хай-стрит, шахматы и шашки» на Ямайка-авеню. Их автоответчик сообщил мне, что по четвергам в 18.30 у них играют в шашки, в кассу нужно внести пять долларов, победитель забирает весь выигрыш, напитки и чипсы бесплатно.
Несмотря на пышное название, клуб был бедненький: грязная комната на четвертом этаже (на первом, кстати, находилась контора адвоката, специализирующегося на выходе уголовников под залог), узенькая лесенка, на которую попадаешь, если постучать кулаком в железную дверь и дождаться, пока кто-нибудь тебя впустит. Я приехал минут на пятнадцать пораньше. Мне открыл болезненно худой старик во фланелевой рубашке и потертых плисовых брюках. Он сразу спросил, заказывал ли я столик заранее.
— Я не знал, что нужно заказывать.
— Да ладно вам, шучу! Шутка такая. Меня зовут Джо. Гребите наверх потихоньку.
Пока мы поднимались, он извинился за то, что к ним так трудно попасть.
— Домофон сломался. — Он тяжело, со свистом, дышал, хромал и почему-то все время взбрыкивал, как будто старался сбросить ботинки. — Во всех остальных подъездах работают, только наш накрылся. А хозяину наплевать. Приходится запираться, потому что сюда уже вламывались несколько раз. Нашумели, огнетушитель со стены сорвали, залили нам ковер. Хотя по мне, так ничего страшного, подумаешь, ковер намочили. — Он вытащил носовой платок и смачно высморкался.
— Собственно, я хотел задать вам вопрос насчет одного из ваших посетителей.
Он замер, занеся ногу над последней ступенькой. Что-то изменилось. Старик сразу насторожился.
— Да? Это насчет кого же?
— Насчет Виктора Крейка.
Старик с хрустом потер шею.
— Не знаю такого.
— Может, кто-нибудь из ваших посетителей его знает?
Он неопределенно пожал плечами.
— Ничего, если я поднимусь и поспрашиваю их?
— Сейчас матч начнется.
— Я могу подождать, пока вы закончите.
— Зрителям тут делать нечего. Это вам не футбол.
— Тогда я могу попозже вернуться. Во сколько вы закрываетесь?
— По-разному. — Он постучал пальцами по перилам. — Может, через час, а может, и через четыре.
— Тогда я буду играть.
— А вы умеете?
Чего там уметь-то, в шашки?
— Да, — ответил я.
— Точно?
— Справлюсь.
Он снова пожал плечами.
— Ну и ладненько.
Я оглядел зал и понял, что в Бруклине клубы очень даже фешенебельные. В Квинсе публика была разношерстной: какой-то пугливый парень нес огромные стаканы, за столиком устроился толстяк в старых кроссовках и сиреневых спортивных штанах с пузырями, у дальней стены стояли близнецы, они поглощали кока-колу в фантастических количествах и трещали между собой на смеси английского и испанского.
Джо, похоже, был тут главным. Он вышел в зал и сделал несколько объявлений, в том числе напомнил собравшимся про предстоящий матч на Стейтен-Айленд, а потом пошел по кругу, сажая игроков за стол парами. Меня он устроил за шатким ломберным столиком. Мой противник в наглухо застегнутой теплой куртке уселся напротив. Его круглое лицо слабо светилось во тьме капюшона.
— Это Сэл. Сэл, познакомься, это наш новенький.
Сэл кивнул.
— Это даже хорошо, что вы пришли, — сказал мне старик. — Без вас получалось нечетное число. Гоните пятерку.