– Подойдите сюда, – кивнул Сварог перепуганному
художнику. – Подставьте-ка подол этого вашего балахона…
Запустил руки в кошель и высыпал в подол добрую пригоршню
золотых монет. Прежде чем художник сумел что-то сообразить, громко
распорядился:
– Секретаря сюда. С гербовой бумагой для королевских указов.
Доставить этого субъекта на границы государства и разрешить беспрепятственно
убраться, куда только пожелает. Назначить пенсион такого размера, чтобы хватило
на скромную жизнь. И записать накрепко: если когда-нибудь окажется на территории
моего королевства, будет незамедлительно повешен. Одним словом, баниция с
веревкой. Сформулируйте сами, как полагается… Такова моя воля, – добавил
он обязательную формулу. – Малую королевскую печать. С ее приложением указ
вступает в силу. Все.
Откуда-то из-за спины выскочили два молодца в алых кафтанах
дворцовой стражи, привычно ухватили художника за локти, вздернули на воздух и
бегом протащили к выходу, прежде чем он успел сообразить, что происходит.
Следом поспешил секретарь, на ходу посыпавший чернила песком из поясной
песочницы.
Таварош смотрел на Сварога восхищенно и преданно. Мара
тихонько поаплодировала.
– Правим, как получается, – скромно сказал Сварог.
Недоуменно повернул голову, услышав шаги, каким в
королевском дворце звучать, вообще-то, не полагалось (если только не сам король
изволит так грохотать сапожищами), – быстрые, тяжелые, бесцеремонные.
Поймав его взгляд, Мара передвинулась так, чтобы заслонить его, опустила руку к
мечу.
Вошел глэрд Даглас, в высоких сапогах для верховой езды, он
был покрыт пылью и грязью, на голове тускло поблескивал рокантон, а грудь
стягивала кираса.
– Плохие новости, государь, – выдохнул он вместе со
сгустком пыли (который успел подхватить ладонью). – Неподалеку отсюда,
всего в десяти лигах от столицы, – мятеж. В замке Барраль убит королевский
пристав, они заперли ворота и отказались подчиниться положенному троекратному
увещеванию, самый натуральный мятеж против престола. Конница выступит через
несколько минут…
– Это – против меня? – спокойно спросил Сварог.
– Возможно, и не лично против вас, государь. Однако мятеж
против престола следует гасить в зародыше. Вы всего вторую неделю на троне,
необходимо железной рукой…
– Кто? – спросил Сварог.
– Какая-то девица, – хрипло сказал Даглас,
откашливаясь. – Только что введенная в права юная наследница.
– Вот как? – уже привычно поднял бровь Сварог уже
привычным жестом. – А почему не седой прожженный интриган? Это было бы
обыденнее, понятнее…
– Право, не знаю, – сердито сказал Даглас. – Не о
том надо думать.
– Верно, – кивнул Сварог. – Моего коня к воротам.
Медвежью Сотню в седла. Вы, любезный глэрд, в последнее время что-то очень уж
часто отдаете приказы от моего имени…
– Государь, вы же не можете сами…
– Это противоречит этикету?
– Нет, что вы. Но…
– Хотите чеканную историческую фразу? – спросил Сварог
холодно. – Я могу все, что хочу, – и хочу все, что могу. Не шедевр
изящной словесности, уж не взыщите, но что поделать, какая на ум пришла, иные
короли за всю свою жизнь так и не родили ни единой простенькой исторической
фразы… На коней, господа мои, на коней!
Он сделал столь резкий и красноречивый жест монаршей
десницей, что господа глэрды выскочили в дверь впереди своего короля. Впрочем,
в обстановке мятежа и сопутствующей сумятицы это не было столь уж вопиющим
нарушением этикета.
«Быть может, и нечего мне там делать, возле замка, –
думал Сварог. – Но пора мягко и ненавязчиво поставить их на место – то
бишь решительно построить. Что-то у них стало входить в привычку отдавать
приказы от моего имени. Нет уж, привыкнуть они должны к противоположной мысли:
если король чего-то возжелал, по его желанию и случится. А в общем, судя по
первым наблюдениям, что в Пограничье, что здесь королевское ремесло немногим
отличается от работы какого-нибудь капитана из той, прошлой жизни, которому досталась
раздолбайская рота. Механизмы наведения порядка чертовски похожи…»
Приотстав, он удержал Мару за жесткий воротник камзола:
– У тебя как сложились отношения с Медвежьей Сотней?
– Нормально, – сказала боевая подруга. – Они тут в
некоторых отношениях люди незатейливые. Лишь бы ты умел работать мечом. Если
тебя за это умение зауважают, совершенно неважно, сколько тебе годочков
стукнуло и что именно у тебя пониже пупа расположено. А что?
– Держи ушки на макушке, – распорядился Сварог. –
Я, знаешь ли, твердо решил при малейшей к тому возможности научить их правильно
репку чистить…
На обширном замковом дворе шла деловитая суета – строилась в
«кабанью голову» Медвежья Сотня, к крыльцу вели покрытого попоной с геральдическими
эмблемами Сварогова коня, бегали взад-вперед с ужасно озабоченным и ретивым
видом и те, кто имел прямое отношение к предстоящему походу, и те, кто нахально
воспользовался моментом, дабы попасться монарху на глаза в облике воплощенного
усердия. Трое монахов под предводительством брата Фергаса вынырнули из-за угла
с таким видом, что и не нужно было их спрашивать, куда собрались.
В довершение сумятицы в ворота влетел на заморенном коне
гонец – на его белоснежной некогда накидке еще можно было рассмотреть сквозь
толстый слой пыли и грязи черное солнце с горротского флага. Коня подхватили
под уздцы, гонца бегом повели к Сварогу. Он, как положено, упал перед Сварогом
на левое колено, протягивая засургученный пакет. Через его голову Сварог
посмотрел на тяжело водившего боками коня – нет, среди свисавших с седла
прапорцов не было клетчатого, красно-белого, значит, об объявлении войны речь
не идет.
Приняв пакет из рук гонца, он согласно традиции махнул
«ходячему кошельку», чтобы отсыпал скакавшему день и ночь вестнику. Гонец, не
думая пока что о презренном металле, отошел к стене, расстегнул грязные штаны и
с величайшим облегчением принялся на нее мочиться – поскольку прежде у него не
было времени. Все смотрели на него понимающе и не препятствовали – гонец был в
своем праве.
Сунув пакет за голенище, Сварог взлетел в седло, дал коню
шпоры и взмахнул кожаной перчаткой.
По дороге, когда на длинном и ровном отрезке дороги кони шли
спокойной рысью, он извлек пакет, сорвал печати, раскрошив их в пыль, прочитал
короткое послание. Король Стахор в весьма вежливых, даже изысканных выражениях
извинялся перед своим «братом и добрым соседом» за досадное недоразумение, то
есть за «прискорбные события» у замка Корромир и в Заречье, «невольно повлекшие
непонимание и рознь». Сообщал, что «повинные в том лица» уже понесли должное
наказание, и он искренне надеется, что брат и добрый сосед, король Сварог,
известный своей мудростью и хладнокровием, сохранит с ним самые сердечные
отношения.
Как Сварог ни вчитывался, не мог нигде усмотреть и тени
тонкой иронии – не говоря уж о грубой. И это было чуть ли не загадочнее всего:
по точным сведениям, Стахор дорожил своей репутацией острослова и во всякое
свое послание коронованным собратьям что-нибудь этакое вворачивал…