– Ну что же, – сказал Сварог. – Вообще-то, королям
согласно правилам хорошего тона положено быть ценителями и покровителями
искусств… Распорядитесь-ка доставить во дворец и вашего родственника, и
картины. У меня все равно нет никаких серьезных дел, давайте-ка ненадолго
посвятим себя искусству…
…Он вошел в высокий сводчатый зал в сопровождении Тавароша,
Мары и сидевшего у нее на плече Караха (Элкон с контрабандно протащенным сюда
компьютером заперся в своих покоях, дабы подключиться к системе восьмого
департамента и своими глазами увидеть, что происходит в Заречье). Вдоль стены
уже было расставлено десятка два полотен, и возле них в претенциозной позе –
этакая смесь скромности и творческой гордости – стоял пухлощекий молодой
человек примечательного облика. На нем, правда, был тартан геральдической
расцветки – но его комически дополняли блуза из грубого полотна, в какой,
Сварог помнил, ходили ронерские маляры, высокий колпак из белого шелка,
расписанный яркими полосами и зигзагами. Вместо золотой дворянской цепи на шее
красовалась серебряная, и на ней висел медальон с изображением мифологической
птицы Сирин – символ Сословия свободных искусств и творческого вдохновения.
Такие Сварог уже видел, но они всегда были довольно скромных размеров, а не с
тарелку величиной.
– Вот в таком виде он по столице и шляется, – шепотом
наябедничал Таварош. – Не пойми что. Супруга глаза выплакала, знакомые
злословят… Каменоломни и не таких перевоспитывали…
– Ну, бросьте, – так же шепотом ответил Сварог. –
Творческие люди – народ особый, стоящий выше глупых условностей, а потому…
Он замолчал. Он увидел картины – и содрогнулся. За спиной
громко фыркнула Мара. Подойдя поближе и присмотревшись гораздо внимательнее,
Сварог громко произнес в пространство:
– Это что, какая-то шутка?
– Государь! – укоризненным, вальяжным тоном отозвался
мастер кисти. – Я бы не осмелился шутить с высоким искусством…
Сварог оторопело пялился на холсты. Разноцветные кляксы,
широкие полосы, загогулины и зигзаги, лихие мазки шириной в ладонь, дикое
сочетание колеров…
– Позвольте, юноша! – поднял он бровь. – Не могу
назвать себя тонким знатоком живописи, но должен же быть сюжет и смысл… Что
касаемо этого, – он указал на одно из полотен, – такое впечатление,
будто вы краску с завязанными глазами из ведерок выплескивали…
– Государь! – вскричал пухлощекий в совершеннейшем
восторге. – Я восхищен вами! С первого же взгляда вы безошибочно
определили творческий метод, коим создавалось именно это полотно! – Он
свысока глянул на остолбеневшего Тавароша. – Дядюшка, вам бы следовало
поучиться у его величества, подлинного знатока искусства. Государь, я счастлив
обрести в вашем лице…
– Погодите, погодите, – оборвал Сварог. – У вас
что, все… в таком вот стиле и направлении?
– Государь! – с чувством сказал молодой человек. –
Простите за похвальбу, но именно я могу считаться творцом этого направления! В
основе всякого художественного произведения лежит взгляд творца на окружающий
мир. Полотна, на которые вы благосклонно обратили ваше высокое внимание, как
раз и являются отражением моего взгляда на мир, моего понимания мира. Я так
вижу! И стремлюсь не следовать рабски устаревшим канонам, предписывающим
тупо добиваться сходства, сюжета и смысла. Главная задача художника – отразить
свое видение мира! Полтора года, государь! Полтора года я обиваю пороги тупых
бюрократов и закосневших консерваторов, требуя совершенно ничтожных сумм на
организацию Академии высокого художества, но ответом были лишь насмешки невежд…
Смею думать, что теперь в вашем лице…
Он разливался соловьем, тыча испачканным красками
указательным пальцем в испачканные краской холсты. Сварог мрачно слушал,
прикидывая, сколько же угроблено красок и холста, которым можно было найти и
полезное применение, – рубашку сшить, вывеску намалевать. Таварош
скривился, как от зубной боли. Сварог всерьез опасался, что он вот-вот шарахнет
родственничка по голове своим тяжелым мешком с бумагами. По углам зала стояли,
как статуи, телохранители с протазанами – им-то не полагалось показывать какие
бы то ни было эмоции и чувства, что бы ни творилось вокруг. Даже Мара притихла,
не в силах придумать с ходу убойную шуточку.
«В дурдом его, что ли? – угрюмо подумал Сварог. –
Интересно, а есть ли здесь дурдом? Как-то не успел выяснить, кто ж знал, что
понадобится…»
И тут его осенило. Он даже осклабился от удовольствия. И
щелкнул пальцами, громко приказав:
– Карандаш и бумагу! Живо!
За спиной послышался тихий топоток, энергичное
перешептывание дворцовых лакеев. Буквально через полминуты кто-то, возникнув за
спиной Сварога, почтительно протянул ему большой лист белейшей бумаги и остро
заточенный карандаш.
Сварог отмахнулся:
– Это не мне. Отдайте этому господину… Любезный мэтр, не
будете ли вы столь любезны нарисовать мне лошадку? Обыкновенную лошадку?
Пухлощекий художник уставился на него изумленно и тупо.
Растерянно вертел в руках бумагу.
– Король приказывает, – сказал Сварог с садистским
наслаждением.
– Король приказывает, ты слышал? – обрадованно
поддержал глэрд Таварош, еще ничего не понявший, но заметно воодушевившийся.
Художник коснулся бумаги остро заточенным грифелем, провел
несколько линий. Уронил руки, понурил голову. Едва слышным шепотом сообщил:
– Не получится…
– А почему? – безжалостным голосом коронного прокурора
наседал Сварог. – Не умеете, а? Отвечайте, когда вас король спрашивает!
– Отвечать, когда спрашивает его величество! – заорал
сияющий Таварош.
– Так не умеете? – спросил Сварог ласковее. –
Я правильно понял?
– Не умею, ваше величество, – кивнул художник, не
поднимая глаз.
– А домик нарисовать сумеете?
– Нет…
– Кошечку? – не отставал Сварог. – Птичку?
Собачку? Уличный фонарь? Вывеску для трактирщика? Что молчите? Выходит, вы
умеете только это малевать? – показал он на испачканные холсты. – Ну
вот, с вами кое-что проясняется…
– В каменоломни на годик, – в полный голос сказал
Таварош. – У нас не одного шалопая таким вот творческим методом воспитали…
Государь…
– Ну что вы, право, – сказал Сварог. – Не хотите
же вы, чтобы наша держава приобрела среди соседей дурную славу места, где
творческих людей отправляют в каменоломни за то, что у них есть свое видение
мира… Эй, там, кто-нибудь! Походного казначея сюда.
За спиной опять по-мышиному тихо забегали лакеи. Вскоре в
зале появился походный казначей, а в дворцовом просторечии «ходячий кошелек» –
здоровенный детина, у которого на поясе висел тяжеленный кожаный кошель с
отделениями для золота, серебра и меди. Согласно этикету, ему полагалось всюду
сопровождать короля – на случай, если его величество пожелает оказать кому-то
высокую милость в виде незамедлительной денежной награды.