Рыба, кровь, кости - читать онлайн книгу. Автор: Лесли Форбс cтр.№ 53

* * *

Когда дочь Флитвуда придвинулась ближе, изучая один из его сеянцев, он почувствовал, как пот выступает у него под мышками. Не поднимая глаз, он рассматривал украшенную цветочным узором ткань, покрывавшую ее тонкую руку, размышляя, способна ли эта белая женщина, этот экземпляр, расцвести в климате Калькутты. Его забавляло то, как европейки втискивали себя в формы, больше похожие на кексы или бутыли, и он подозревал, что именно тесные одежды сообщали лицам самых светлокожих из них нездоровый и неестественный розовый цвет незажившей раны, цвет тех кусков мяса, которые они слишком любили. Эти розовые женщины имели склонность к излишней полноте и сердечным расстройствам, а вот лица других желтели и покрывались коричневыми пятнами, как бумага под действием времени и воздуха. От долгого пребывания под палящим солнцем Индии они высыхали, становились безнадежно хрупкими, и краски их бледнели, словно на английских акварелях.

Дочь Флитвуда не показалась ему безнадежной. Она была скорее смуглая, чем желтая, и худощавей многих из них. Переместив взгляд с ее руки на профиль, он заметил, что за кромкой ее толстых очков скрываются большие и золотистые глаза, тяжелые веки и ресницы, бросающие глубокие, печальные тени. Кожа под скулами, почти такими же высокими, как его собственные, обтягивала острый подбородок. Упрямый подбородок, решил он. Но пышная, хорошей формы грудь. Словно прочитав его мысли, она вдруг подняла глаза и поймала его взгляд, отчего его щеки зарделись.

— Я вижу, вы знакомы с Линнеевой системой классификации растений, — сказала она, просматривая записи на одной из его схем. — Ее используют все местные ботаники?

— Он научился ей от меня, Мэгги! — сказал Джордж Кинг.

В детстве бывшего работника Кинга поставила в тупик бинарная система наименований на латыни, изобретенная шведом Карлом Линнеем. Присвоение растению всего лишь двух, самое большее, трех имен — одно название для группы, к которой принадлежало растение, второе для вида внутри этой группы, третье для определения подвида или культурного сорта — привело его к выводу, что это правило можно было применить не только к растениям, но и к людям, среди которых каждый Смит или Банерджи принадлежал бы к одной группе или виду, наделенным общими качествами.

— Мне нравится, что Линней дает ключ к истории растения, миссис Айронстоун, — мягко ответил он.

— Чего больше не скажешь о наших именах, — ответила она.

И он подумал: Флитвуд, ныне привитая к дереву Айронстоунов и Конгривов. Как бы Линней обозначил ее гибридное потомство, чтобы предоставить доказательство существования их культурного сорта?

Сам он давно уже перестал объяснять, как потерялось его собственное имя. Несмотря на то что он охотно присоединился к попыткам своих работодателей обнаружить и определить самые редкие виды своей страны, упорядочить и внести ясность во все ее растительное многообразие, он знал, что его собственный вид был бесполезен для неутомимых британских классификаторов, на которых он работал. Когда он впервые пришел на опиумную фабрику Флитвуда и попытался объяснить имена, данные ему при рождении, секретарь-англичанин нетерпеливо наморщил свой маленький острый носик задолго до последнего слога.

— Это что, идиш? — сказал он. — Я-то лично ничего не имею против евреев, не то что другие из моей части Лондона. Евреи всегда хорошо ко мне относились. Но у нас этой абракадабре не место. Подпишись здесь.

Так он подписал договор каким-то водянистым именем, не принадлежавшим ему. «Новое имя для моей новой работы», — подумал он, и эта мысль понравилась ему — ведь его семья происходила из тех мест, где реки меняли свои названия всякий раз, когда меняли направление. Его отца, нанятого британцами, чтобы проследить главное русло Брахмапутры от места ее слияния с морем до далекого истока, подняли на смех, когда он вернулся и заявил, что очень часто река вообще меняла личину; или же. потеряв свое имя на какую-то часть пути, позже вновь его обретала.

— Британцы, как правило, не хотят признавать такие нелепости, — вздыхал отец, — и потому рисуют свои карты так, что одна и та же река течет от истока к устью с одним и тем же названием.

— Разве это не более разумный подход к составлению карт, чем наш, отец?

— Он будет таким, когда жители тех краев, где протекает река, примут европейскую систему. До тех пор этот подход будет вести к неудобству и потере дороги всяким, кто решит воспользоваться на месте европейской картой.

Понадобились годы, прежде чем мальчик увидел смысл в том, что приток, текущий на восток, носит иное имя, нежели тот, что течет на запад. У них было разное значение, а значение, как он осознал, являлось еще одним способом классификации. Священная Ганга, Мать Мира, начинавшая свою жизнь как небесно-голубая Дочь Владыки Гималаев, менялась с каждым поворотом русла, пока один из ее мутных участков, бурый, как бы истертый и предательский, словно конец веревки, прошедшей через слишком много рук, не возникал в Калькутте, известный как Хугли. Даже английские картографы бросили считать притоки Ганги в тех местах, где она делала свой последний рывок к Бенгальскому заливу; их количество менялось вместе с временами года. Ганга была особенно опасна в том месте, где приближалась к морю на юге от Калькутты: там ее песчаные берега, постоянно менявшие форму, были отмечены на навигационных картах значками кораблекрушений. В ста двадцати пяти милях от побережья приливы и отливы по-прежнему катили свои волны, настигая Калькутту на высоте шести футов; словно длинная веревка пресной воды натягивала море на кожу города, так же как море вбирало в себя берег, одна половина которого постоянно находилась под водой, а другую половину, мангровые джунгли, затопляло при каждом высоком приливе.

* * *

— Прочитай тот кусок из твоих записок, где говорится про наш зеленый мак, — попросил юношу отец Магды. — Я рассказывал Джорджу о твоей работе.

Служащий ее отца вытащил маленькую книжечку в кожаном переплете, и Магда снова почувствовала исходивший от него аромат кокоса и сахара. Она невольно отметила про себя его затылок — совсем как у ее сына Кона, подумалось ей, — а потом странный контраст между этой мальчишеской впадинкой у шеи и его широкими мускулистыми плечами. Сколько ему ~+ двадцать пять? двадцать восемь? Он искоса взглянул на нее, и от его легкой ответной улыбки, показывавшей, что ее изучающий взгляд не остался незамеченным, ей захотелось вновь коснуться его длинных тонких пальцев — она приписала это желание узнаванию (сладкие запахи детства, беззащитная шея, как у Кона). Уже позднее она вспомнила слова бывшего президента Линнеевского общества и записала их себе в дневник, как напоминание против необдуманных сравнений: «Целое семейство растений в далеких странах, на первый взгляд знакомое, может оказаться совершенно чуждым, с другой формой, другими свойствами. Непривычны не только сами виды, но и большинство родов. Таким образом, есть очень немного устойчивых черт, исходя из которых можно проводить аналогии, и даже самые многообещающие из них часто угрожают ввести в заблуждение».

— Это записная книжка моего отца, мистер Кинг, — сказал молодой человек, поднимая взгляд от блокнота. — Хранится в библиотеке вашего ботанического сада. Только копия, сэр! — добавил он, увидев, что густые брови Кинга поползли вверх, словно два голубя, собирающиеся взлететь. — Я скопировал ее страница за страницей, пока работал у вас. В свободное время, конечно. Книжка моего отца тоже была копией — она повторяла ту, что украли у него бандиты в Тибете. Вернувшись из того путешествия, он заново записал все, что мог вспомнить, включая свои рисунки.