– Я не вымениваю своих подопечных. Надеюсь, ma petite
ясно изложила это твоему мастеру.
– О да, вполне ясно, – кивнул Октавий. Чуть-чуть
послышались злые нотки, и он постарался овладеть собой, поэтому последующие
слова были пустыми и неоскорбительными. – Я думаю, моему мастеру будет
приятно, если вы сочтете его кандидатов в pomme de sang достойными внимания.
Жан-Клод посмотрел на меня. Лицо его было непроницаемым,
красивым, но голос его у меня в голове, тихий-тихий, мимолетный, сказал мне,
чего он хочет.
– Зови их.
Я протянула к ним руку и сказала:
– Ко мне.
Куки немедленно повернулся ко мне, и только пальцы Пирса на
его руке остановили его.
– Пирс, не вынуждай меня с тобой драться.
– Если он недостаточно силен, чтобы устоять, –
сказал Октавий, – предоставь его его судьбе.
Куки посмотрел на Октавия:
– Ты не понял. Я не хочу ей сопротивляться. Я хочу,
чтобы она меня взяла.
Пирс попытался снова повернуть Куки к себе.
– Ты не понимаешь? Это же подстава! Она тебя уже
подчинила. Уже она тебя сделала, и ты даже еще не понял!
– Может быть, но если это и так, меня
устраивает. – Тень улыбки, которую я видела, исчезла, и голос его
прозвучал очень серьезно: – Убери от меня руки, Пирс. Второй раз просить не
буду.
– Отпусти его, Пирс, – велел Октавий. – Это
приказ.
Пирс глянул на него сердито, но руки отпустил. Даже поднял
их вверх – дескать, не виноват.
Мелькнула мысль посмотреть, не удастся ли заставить подойти
и Пирса, но Куки уже шел ко мне. Одного льва пока хватит.
Глава 23
Клодия заступила ему дорогу, нависнув над ним. Впервые,
наверное, он видел женщину, достаточно высокую и мускулистую, чтобы она над ним
нависла. И по его реакции можно было много о нем сказать.
– Блейк, убери свою крысу.
– Отдай пистолет, и я отойду, – сказала она.
– У меня было больше оружия, когда она сегодня меня
трогала.
– Ты тогда был телохранителем при своем мастере, а
сейчас идешь на тесный и личный контакт с одним из моих.
Она говорила тихо, по-деловому. Интересно, что она назвала
меня одним из своих мастеров. Что-то новенькое.
Я видела по одному плечу, что он пожал плечами, потом,
очевидно, передал ей пистолет, потому что Клодия отступила в сторону.
Он подошел босиком к кровати, успев уже расстегнуть верхнюю
пуговицу джинсов. Это он сделал заранее, или зацепился пистолетом, когда
доставал? Последнее было бы беспечно. Он беспечен?
Я была чересчур спокойной, смотрела, как он подходит, и сама
удивлялась собственной отстраненности. Это было почти как шок, или же… лев во
мне был абсолютно бесстрастен к приближающемуся оборотню. Животные в некоторых
смыслах реагируют сильнее, чем мы; люди принимают это за эмоции, но это не так.
Эмоций у кошки в моей голове не было. Она ждала. Ждала с холодным, настороженным
терпением, будто могла так наблюдать за ним вечно и ничего не чувствовать. Ему
выбирать, поладим мы с ним или прогоним его. Если он проявит глупость или
слабость, она его не примет. Может быть, убьет, но страстности в этом решении
не было. Оно было холоднее, чем любая мысль, у меня бывавшая, кроме тех
случаев, когда я принимала решение убивать. Тогда наступал момент холодной
ясности, почти полного покоя. И в голове этой большой кошки мой момент мирной
социопатии тянулся вечность.
Натэниел шевельнулся, и я повернулась было к нему, но львица
зарычала на меня, полоснула когтем изнутри – дала мне понять, что ей нужны мои
глаза, а леопарды ее не интересуют. От боли меня скрутило спазмом. Я частично
исцелилась тем, что сделала с Натэниелом, но это одно движение показало мне,
что исцелилась не до конца – еще есть раны там, где их никак не забинтовать.
Отчасти мне хотелось воспротивиться ей и повернуться к Натэниелу, но я знала,
что тогда будет хуже. Секунду я боролась с собственным упрямством, закрыв глаза
и сосредоточившись, пытаясь решить, достаточно ли я взрослая, чтобы уступить в
этой мелочи, или же мне всегда надо побеждать. Если я покажу львице, что она
может мною вертеть, не создаст ли это плохого прецедента? Но тут пришла мысль,
что львица – это я. Я борюсь с собой. Очень по-фрейдовски – или по-юнговски?
Как бы там ни было, но странно себя веду.
Мысль была настолько моя, что у меня глаза открылись. Куки
стоял перед кроватью, опустив руки. Лицо его было полно ожидания, но
настороженное, будто он был готов, что может что-то обломаться. Синие волосы на
макушке примяты, как будто он спал, когда я его позвала. Глаза синие-синие,
смотрят прямо на меня. На левом плече татуировка: лица Берта и Эрни. Тема
обозначилась ясно.
– Еще татуировки есть?
Он ухмыльнулся:
– Хочешь посмотреть?
– Не знаю, – ответила я.
– Ты меня звала, – сказал он, и голос его стал
тише, будто он не до конца понимал, что происходит, а теперь уже и не знает,
хочется ли ему здесь быть. Хотя бы осторожен – это понравилось кошке у меня в
голове.
– Ей нужно передать тебе своего зверя, – сказал
Мика.
Куки повернулся к нему, наморщив брови:
– Не понял. – Ноздри его раздулись, он понюхал
воздух. – Она пахнет львом, но раньше она пахла леопардом. И волком
тоже. – Он покачал головой, будто избавляясь от запаха, чтобы прочистить
мысли. Посмотрел на меня, все так же морща брови, тихо спросил: – Кто ты?
Правдивым был бы ответ «сама не знаю», но в этой комнате
сейчас были не только друзья. Октавий, если бы мог, стал бы врагом. Я
собиралась сказать какую-нибудь полуправду, когда Жан-Клод шагнул вперед.
– Ma petite, очевидно, обладает способностью
приобретать зверей тех вампиров, с которыми входит в тесный контакт. Я знал,
что она получила от меня волка, как бывает у слуг. Леопард ей достался от
контакта с другим вампиром. Может быть, близость с твоим мастером дала ей льва.
Не ложь, но уж наверняка не полная правда. Но я ничего
лучшего предложить не могла бы.
– Тогда она очень опасна, – сказал Октавий от
двери. Они с Пирсом все еще держались к двери поближе, будто чтобы быстро
сбежать.
– Да, она весьма сильна, – согласился Жан-Клод.
– Опасна, – повторил Октавий. – Знают ли
другие мастера, чем рискуют? Что их зверей соблазнят и уведут к тебе, Жан-Клод?
Или, быть может, мы первые ваши жертвы?
Жан-Клод вздохнул; этот звук отдался эхом от стен, погладил
меня. Львица заметалась, зарычала глубоко и низко, звук этот вырвался у меня из
губ.
– Перестань, – сказала я.
– Мои извинение, ma petite. – Он повернулся к
Октавию: – Установим между нами истину, Октавий, пока ты не стал думать о нас
еще хуже. Я тебя давно знаю, и слухи ты пойдешь распускать. Так вот, я говорю
тебе правду, и буду знать, если ты ее разгласишь, потому что никто, кроме тебя,
этого не сделает.