В качестве отправной точки в “Кроатоане” используется миф о
крокодилах, живущих под улицами Нью-Йорка, – смотри также книгу Томаса Пинчтона
“В.” (V.) и забавно-ужасный роман Дэвида Дж. Майкла “Тур смерти” (Death Tour),
это необыкновенно распространенный городской кошмар. Но на самом деле рассказ
Эллисона посвящен абортам. Возможно, он и не противник абортов (хотя в
предисловии к рассказу Харлан нигде не утверждает, что он их сторонник), но
рассказ куда острее и тревожнее, чем те помятые образцы желтого журнализма,
которые сторонники движения “все имеют право на жизнь” таскают в своих
бумажниках и сумках, чтобы помахать у вас перед носом, – рассказы, будто бы
написанные от лица ребенка, еще находящегося в чреве. “Не могу дождаться, когда
увижу солнце и цветы, – произносит зародыш. – Не могу дождаться, когда увижу
улыбающееся лицо мамы…” Кончается рассказ, разумеется, словами:
"Вчера вечером мама меня убила”.
"Кроатоан” начинается с того, что герой спускает
удаленный в результате аборта зародыш в канализацию. Женщины, которые делали
операцию подруге героя, Кэрол, собрали свои инструменты и ушли. Кэрол,
обезумев, требует, чтобы герой нашел зародыш. Стремясь успокоить ее, он выходит
на улицу с ломом, поднимает люк.., и спускается в иной мир.
Миф об аллигаторах, конечно, результат безумной моды
середины пятидесятых на
“подарим-ребенку-маленького-кро-кодильчика-ну-разве-он-не-прелестный?”.
Ребенок, получив крокодила, держит его дома несколько недель, а потом маленький
аллигатор вдруг перестает быть маленьким. Он кусается, может быть, до крови и в
результате оказывается в канализации. И нетрудно представить, что аллигаторы
скапливаются там, на темной оборотной стороне нашего города, там они питаются,
растут и готовы пожрать первого же неосторожного ремонтника, бредущего по
туннелю в болотных сапогах. Как указывает в “Type смерти” Дэвид Майкл, в
большинстве коллекторов слишком холодно, чтобы там могли выжить даже взрослые
аллигаторы, не говоря уже о малышах, которых смывают в унитаз. Но такой скучный
факт не в силах убить мощный образ.., и мне известно, что сейчас снимается
фильм, основанный на этом мифе.
Эллисон всегда питал склонность к социологии, и мы почти
чувствуем, как он хватается за символические возможности такой идеи; когда
герой спускается в этот искупительный мир достаточно глубоко, он сталкивается с
тайной загадочных, лавкрафтовских пропорций:
"Там, где начинается их страна, кто-то – не дети,
потому что они не смогли бы этого сделать, – давным-давно поставил дорожный
указатель. Сгнившее бревно, к которому прикреплена вырезанная из вишневого
дерева книга и рука. Книга открыта, а рука лежит на ней, один из пальцев
касается слова, выбитого на открытой странице. Это слово КРОАТОАН”
[275]
.
Дальше тайна раскрывается. Подобно аллигаторам, зародыши не
погибают. Не так-то легко избавиться от греха. Привыкшие жить в водах плаценты,
по-своему такие же примитивные и рептилиеподобные, как сами аллигаторы, зародыши
пережили путешествие по канализации и теперь обитают во тьме – символическое
существование в грязи и дерьме, которые бросает на них общество верхнего мира.
Они – воплощение библейских строк:
"Грех никогда не умирает” и “Грех твой отыщет тебя”.
"Здесь, внизу, в стране, расположенной под городом,
много детей. Они живут свободно, и у них странные обычаи. Я начинаю понимать
законы их существования только сейчас: что они едят, как им удается выжить и
каким образом это удавалось в течение сотен лет – все это я узнаю постепенно,
день за днем, и одно чудо сменяет другое.
Я здесь единственный взрослый,
Они ждали меня.
Они называют меня отцом”.
На простейшем уровне “Кроатоан” – это рассказ о Справедливом
Возмездии. Герой – подлец, от него залетели немало женщин; Кэрол не первая; до
нее из-за этого безответственного Дон Жуана делали аборт его подруги Дениз и
Джоанна. Справедливое Возмездие заключается в том, что герой обнаруживает:
ответственность, от которой он так долго уклонялся, ждет его, столь же
неотвратимая, как разлагающийся труп, который преследует своего убийцу в
“Призраке страха”.
Но проза Эллисона захватывает нас, он в совершенстве владеет
образом потерянных аллигаторов и творит чудо, воскрешая этот неожиданный
подземный мир. Прежде всего мы испытываем гнев – как и в большинстве рассказов
Эллисона, мы чувствуем личную вовлеченность, и у нас создается впечатление, что
Эллисон не рассказывает нам что-то, а неожиданно бьет из укрытия. Чувство
такое, будто идешь в тонкой обуви по битому стеклу или бежишь по минному полю в
компании сумасшедшего. Вдобавок мы чувствуем, что Эллисон читает нам проповедь
– не тусклую и банальную, но произносимую громовым голосом, который заставляет
нас вспомнить “Грешников в руках разгневанного Бога” Джонтана Эдвардса
[276]
. Лучшие рассказы Эллисона содержат не только сюжет, но и мораль, а самое
удивительное и приятное в этих рассказах то, что морализирование сходит ему с
рук; мы обнаруживаем, что он редко продает свое право первородства за ясность
сюжета. Обычно так не бывает, но в своей ярости Эллисон умудряется увлечь за
собой всех – и не шагом, а бегом.
В рассказе “Розы, нарисованные Гитлером” (Hitler Painted
Roses) героиня Маргарет Трашвуд страдает, и по сравнению с ее муками страдания
Иова – все равно что растянутая лодыжка спортсмена. В своей фантазии Эллисон
предполагает – почти как Стейнли Элкин в “Живом конце” (The Living End), что
реальность жизни после смерти зависит от того, что думают о нас живые. Больше
того, он предполагает наличие вселенной, в которой Бог (множественный Бог,
которого называют Они) – это позер, которого не интересует ни истина, ни ложь.
Любовник Маргарет, ветеринар по имени Док Томас, убивает в
1935 году все семейство Рэмсдейлов, когда обнаруживает, что лицемерный Рэмсдейл
(“Я не потерплю шлюху в своем доме”, – восклицает Рэмсдейл, застав Маргарет в
постели с Доком) время от времени сам пользовался Маргарет; Маргарет, очевидно,
становится “шлюхой”, когда сам Рэмсдейл перестает быть ее любовником.
Бешеный гнев Дока переживет только Маргарет, и когда
горожане обнаруживают ее, то сразу признают виновной и обнаженной топят в
колодце. Маргарет отправляется в ад за преступление, которое, как все полагают,
она совершила, а Док Томас, мирно умерев 26 лет спустя, возносится на небеса.
Представление Эллисона о небе тоже напоминает “Живой конец” Стейнли Элкина.
“Рай, – говорит нам Элкин, – похож на небольшой парк с аттракционами”. Эллисон
представляет его местом, где скромная красота уравновешивает – но едва-едва –
скромную скуку. Есть и другие сходства; в обоих случаях хорошие – нет, святые –
люди отправляются в ад из-за церковной ошибки, и при таком отчаянном взгляде на
современные условия даже боги становятся экзистенциалистами. Единственный ужас,
от которого мы избавлены, – это зрелище Всемогущего в туфлях “адидас”, с
теннисной ракеткой на плече и золотой клюшкой для гольфа. Но, несомненно, в,
будущем нас ждет и это.