— На сей раз жентельмен. Красивый парень. Последи лучше за своими манерами.
Джентльмен. Не Рейн; он еще не может вставать. Но он прислал кого-то вместо себя? Наконец-то пришли ее освободить? Снова затеплилась надежда. Джоселин пошла вслед за охранником по коридору, нервно пытаясь пальцами пригладить волосы, тщетно стараясь выглядеть поприличнее.
Они прошли мимо комнаты, в которую охранник водил ее в прошлый раз, вышли из общей тюрьмы и вошли на господскую половину. Здешние заключенные были достойнее тех, кто сидел в общей части, или просто у них было побольше денег.
— Сюда, — сказал охранник, распахивая низкую деревянную дверь.
В комнате было светло, ее освещали, как заметила Джоселин, длинные свечи. Обстановка состояла из массивного деревянного стола и стульев. Джо остановилась, увидев в противоположном конце комнаты стоявшего к ней спиной темноволосого человека со сложенными за спиной руками. При ее появлении он обернулся.
Грейвенволд. Это он. Темные глаза, загорелая кожа. Рейн часто говорил о нем. С бьющимся сердцем Джоселин опустилась в реверансе, боясь, что что-то случилось.
— Ты знаешь, кто я?
— Лорд Грейвенволд, — сказала она, приближаясь к нему. — Друг Рейна.
— Верно.
— Он не… не…
— Нет. Пока еще нет, во всяком случае, — решительный взгляд его черных глаз был так холоден, что она содрогнулась. — Но даже сейчас, пока мы разговариваем, его жизнь висит на волоске.
В поисках поддержки Джо ухватилась за спинку стула.
— Господи.
— Какое сожаление! Я не ожидал этого от тебя. Но не будь ты такой талантливой актрисой, Рейн не лежал бы сейчас при смерти.
— Ч-что! Неужели вы думаете, что это я его застрелила?
Его высокие скулы побледнели.
— Ваше представление чрезвычайно трогательно, миссис Уиндэм… или мисс Эсбюри? Но дело в том, что мой друг опасно ранен, и только вас можно в этом винить.
— Но я не стреляла в него! Когда Рейн поправится, он сможет сам рассказать, что произошло, — она склонилась над широким деревянным столом, умоляя его поверить, что она говорит правду, — Рейн сам сможет вам сказать, что это не я.
— Боюсь, мисс Эсбюри, что вы заблуждаетесь на этот счет. Понимаете ли, его сиятельство уже несколько раз приходил в себя. И он ясно назвал вас убийцей.
— Но Рейн не мог этого сделать! Не мог!
— Уверяю вас, он так сказал.
— Я не верю вам. Вы лжете! Я думала, вы его друг.
— Да, я его друг. И еще я человек, верящий в правосудие. И если бы не Рейн, я бы с радостью дождался, когда вас повесят.
Дрожа всем телом, Джоселин упала на стул, пытаясь побороть приступ тошноты и собраться с мыслями.
— Если вы считаете, что я виновна, зачем же вы пришли?
— Если говорить прямо, я пришел, чтобы предоставить вам выбор. Вы можете оставаться здесь, на господской половине, в ожидании процесса за попытку убийства в случае, если Рейн поправится, или обвинения, десятилетнего приговора и пожизненного заключения в случае его смерти — или быть сосланной за свое преступление.
— Сосланной?
Его взгляд был по-прежнему жестким.
— Скорее всего, на Ямайку. Так как вывоз рабов запрещен, возникла большая потребность в труде заключенных.
— Но я… я не убивала его, — слабо возразила она.
— Если правда такова, предлагаю вам предстать перед судом. Если вы невиновны, суд вас оправдает.
Суд или ссылка, у Джоселин перехватило горло.
Господи, о Господи, этого не может быть! Но так было.
Она хотела возразить, сказать, как это несправедливо, но боль в горле помешала говорить. Разве жизнь когда-нибудь была к ней справедлива? Конечно, нет, с тех пор, как умер отец. После встречи с Рейном все изменилось. Но теперь снова все обратилось против нее.
— Если вам требуется какое-то время на то, чтобы принять решение, я приду через день или два и вы сообщите мне его, — маркиз направился к двери.
— Нет, — Джоселин облизнула губы, пересохшие вдруг настолько, что она едва могла говорить. — Вы можете узнать мое решение сейчас.
Как будто она приняла решение. Как она может решиться предстать перед судом, когда неизвестно, кто истинный виновник? Когда ей ничем не доказать своей правоты? Предстать перед судом — безнадежно. У нее не было доказательств, слуги осудили ее, и даже Рейн считал, что она виновна.
— Я приму ваше предложение о высылке. Мы оба понимаем, что у меня нет другого выбора.
Маркиз поднял густые черные брови. Он мгновение смотрел на нее, потом сухо поклонился. Его лицо ничего не выражало.
— Как вам угодно. Я сам позабочусь о деталях. Он направился к двери, его темно-красный фрак и белоснежная рубашка контрастировали с серыми стенами тюрьмы. Молча пройдя мимо Джоселин, он кивнул охраннику, открывшему низкую деревянную дверцу.
— Я бы хотела, милорд, — сказала ему вслед Джоселин, — чтобы вы знали, что я не стреляла в его сиятельство. Он был… чрезвычайно дорог мне. Я надеялась, что он мог… сохранить какие-то добрые чувства ко мне. Но после того, что он сказал, очевидно, что это не так. И все-таки я желаю ему скорейшего выздоровления с Божьей помощью. Прошу вас передать ему это.
Маркиз не ответил, просто наклонился в низком дверном проеме и вышел.
Когда толстый охранник снова вошел в комнату, Джоселин подняла подбородок и заставила себя встать. Вся ее воля, вся невероятная решимость ушли на то, чтобы не упасть на каменный пол и не предаться отчаянию.
Ее глаза были полны слез, но она смахнула их, стараясь, чтобы охранник ничего не заметил.
— У тебя новая камера, киска. Просто чудо для убийцы.
— Виконт жив.
— Все едино — ты же пролила его дивную голубую кровь.
Джоселин не ответила. Она следовала за охранником по коридору в новую, не столь отвратительную камеру. Но сердце ее было разбито. Она так надеялась… она была так наивна. Она доверяла ему, смотрела на него так, как не смотрела ни на кого другого. Она его любила.
И цена, которую ей придется за это заплатить, выше любой другой.
— Как он? — спросил Доминик у Кэтрин, заходя в их спальню, как раз напротив комнаты, в которой Рейн забылся лихорадочным сном.
— Достаточно хорошо, учитывая обстоятельства. У него по-прежнему лихорадка. Мы купали его в холодной воде.
Доминик выглядел усталым, заметила Кэтрин, он беспокоился за друга. Ее сердце устремилось к нему.
— Доктор еще с ним?
— Да. И Александра с ним. Бедняжка спит даже меньше нас.
Ее муж, одетый в тот же темно-красный фрак, что и в тюрьме, пересек комнату и опустил занавески, пытаясь загородиться от яркого вечернего солнца.