В одной из главных сцен, где они занимались любовью, в кадре оказывался Терри, полулежавший на кровати, пока на заднем плане Лайна ходила по спальне в одном лифчике и трусиках. Эрик, против воли режиссера, настоял на том, чтобы его лицо было не в фокусе, на противоположной стороне установили зеркало, и Лайна, самозабвенно любующаяся собой, оказалась в центре всей сцены.
Дэймон и Марк согласились и отсняли сцену, как хотел Эрик. Но оказалось, что размытое изображение Терри, благодаря блестящей игре Эрика, придавало происходящему оттенок неприкрытого трагизма. Даже находясь не в фокусе, он смог передать всепоглощающую одержимость и сломленный дух Терри. В самой неподвижности, делавшей его похожим на труп, и в фигуре Лайны, его убийцы, удовлетворенной своей работой, целиком поглощенной собственной красотой, словно в капле воды отражалась драма Терри.
Фильм продолжался. «Полночный час» снова и снова поражал Энни мощью и блеском. Только собственная игра убивала ее: девушка находила недостатки в каждой сцене, где появлялась.
Когда фильм закончился, аплодисменты были вежливыми, но сдержанными. Энни не осмеливалась даже оценивать эту реакцию.
Она стояла с Эриком в темном углу и наблюдала за идущими к выходу людьми. Они выглядели подавленными.
«И неудивительно, – подумала Энни. – Мрачная трагедия Дэймона все еще преследует их».
Многие из зрителей брали карточки для отзывов, писали что-то и бросали в ящики, предоставленные для этой цели студией. Энни боялась даже подумать о том, что в них написано.
Зал опустел, и Эрик увел ее домой. Энни цеплялась за него; ночной ветер свистел в ушах, пока они мчались на мотоцикле по бульвару Сансет к шоссе, ведущему на Малибу. Когда они оказались у его дома, Энни не хватило мужества заговорить первой.
– Ну? – спросил он, закрывая ворота. – Не мучай меня. Что ты думаешь?
Энни попыталась что-то сказать, но не смогла. Слова не шли с языка.
– Неужели я так плох? – допытывался Эрик.
– Ты? – закричала она, громко засмеявшись, чтобы скрыть, как страдает. – О, Эрик, как ты можешь?! Спрашивать об этом меня?!
Эрик, окончательно сбитый с толку, молча глядел на нее со смешанным выражением недоумения и боли.
– Ну же, – пробормотал он наконец. – Ты можешь позволить себе быть великодушной. Ты была просто великолепна. Совсем затмила меня, как я и говорил. Два часа держала их в напряжении. Не молчи же, Энни. Действительно я так ужасно играл?
– О, я люблю тебя! – вырвалось у Энни, она бросилась на шею Эрику, ошеломленная его добротой. Она и не пыталась допытываться, искренен ли он. – Я так люблю тебя!
Эрик нежно гладил ее по плечу, понимая, что с ней происходит, и готовый поддержать, пока самое худшее не будет кончено.
Через минуту Энни возьмет себя в руки и скажет, как нечеловечески прекрасен он был в этой сложной и ответственной роли, и что она проведет остаток жизни, благодаря свою счастливую звезду за подаренную радость работы вместе с ним.
Но пока Энни могла только льнуть к Эрику, тонкие пальцы притягивали его все ближе, лицо, спрятанное на груди, покрыто слезами, а в ушах все еще звучало замирающее эхо трех слов, которые только что сорвались с губ и, несмотря на все опасения и сдержанность Энни, нашли путь к свободе.
Глава XI
На следующее утро Энни проснулась в объятиях Эрика. В доме было прохладно и тихо. Приглушенный шум прибоя только усиливал впечатление безмятежного, совершенного покоя.
Несколько минут Энни лежала неподвижно, разглядывая лицо спящего Эрика; за опущенными ресницами, казалось, скрывались бесконечные миры, в которых происходили невероятные события. Какие сны видит он сейчас? Грустные? Терзающие мозг? Счастливые? Энни так никогда и не узнает этого, а Эрик не вспомнит, когда проснется, чтобы встретить новый день.
Энни потихоньку соскользнула с кровати, на цыпочках прошла через кухню к боковой двери. На ступеньках лежали газеты.
Энни распахнула дверь навстречу свежему ветру, взяла всю пачку и положила на кухонный стол. Потом заставила себя не торопясь сварить кофе – совсем как ребенок, который в рождественское утро старательно умывается и чистит зубы, прежде чем помчаться к елке смотреть подарки.
Наконец Энни села, взглянула на первую страницу «Таймс» и сразу же встретилась глазами с собственным изображением. Снимок был помещен в углу, на врезке. Под ним была небольшая информация: «Секс-ангел, потрясший публику на закрытом просмотре. Подробности на странице 38».
Но Энни, еще не успев развернуть газету, увидела свои портреты в «Дейли Верайети» и «Геральд-Икземинер». Странная фраза «секс-ангел» встречалась во всех заголовках.
Она вновь взяла «Таймс», развернула, отыскала обзор за подписью Портера Эткинсона, едва ли не самого влиятельного кинокритика в Голливуде, и быстро пробежала статью, в середине которой был помещен большой снимок: она в роли Лайны, в куцем платьишке; и чуть меньше размером фотография Эрика и Дэймона. Вначале шли сдержанные похвалы сценарию и его автору, но Энни почти не уловила смысла: она искала приговор себе. Наконец дошла до абзаца, дававшего оценку ее игры.
«Мисс Хэвиленд может не быть актрисой, – писал Эткинсон, – но столь сильной игры, такого безусловного воплощения образа зрители не видели уже давно. Она словно излучает почти невыносимый чувственный голод хищницы, так глубоко укоренившийся в душе, что сама его носительница не сознает этого. Зрители остро ощущают незримое могущественное присутствие чудовищной ненасытной сексуальности, стремящейся поглотить жертву, уничтожить ее ради собственного триумфа. Какое черное зло гнездится в столь прекрасном теле и скрывается за личиком мадонны!..»
Энни, нахмурившись, продолжала читать.
«Можно лишь поздравить Дэймона Риса с тем, что он обнаружил и смог сформировать согласно собственным стандартам этого истинного ангела секса независимо от того, какие трудности он был вынужден преодолеть на съемочной площадке и во время репетиций. Хэвиленд—актриса, которую каждый должен увидеть, – знойная, страстная женщина с серебряными глазами, кремовой кожей и обволакивающей ее аурой чувственности. Она может стать одним из величайших секс-символов этого поколения – истинной преемницей Бардо, Монро, Мэнсфилд и им подобным».
Покраснев от смущения, Энни прочитала две другие рецензии. Как и в первой, критики лестно отзывались о Дэймоне Рисе и холодно-уважительно об игре Эрика Шейна, восхваляли их стандартными фразами, обычно употребляющимися в подобных обзорах.
Но объектом внимания критиков стала Энни – сексуальный центр притяжения фильма, хотя никто и словом не обмолвился о ее игре. Критики размышляли о том, было ли вообще игрой сделанное Энни на экране; они делали акцент на том, что актриса достигла желаемого эффекта только потому, что не пыталась притворяться и оставалась собой перед камерой.