– Набезобразничала, теперь прячется от
всех, – хмыкнул Федор, – раньше полуночи не приходи, поняла?
– Поняла.
– И вот что, поговори с Танькой, убедишь
ее ко мне вернуться, получишь три тысячи долларов, ясно?
– Еще как!
– Ну и отлично, да, чуть не забыл,
пожалуйста, никому не говори, куда идешь, ладно?
– Вообще-то я никогда не посвящала
домашних в свои дела!
– Вот и молодец, – одобрил
Федор, – ладно, если выполнишь просьбу и потихоньку приведешь Татьяну, дам
пять тысяч!
– Только что пообещал три!
Федор рассмеялся:
– Передумал, вези девку ко мне на
квартиру и получай гонорар. Но только при одном условии – никому ни звука, не
хочу, чтобы народ в курсе моих домашних дел был.
– Давайте адрес, – велела я и
добавила: – Не сомневайтесь, в зубах приволоку.
Федор коротко хохотнул и отсоединился. В
полном ажиотаже я полетела в ванную. Отвратительно начавшийся день обещал
закончиться настоящим праздником. Татьяна найдена, следовательно, Писемский
вручит мне десять тысяч и еще пять получу от Федора.
От радужных перспектив вспотели руки. Часы
показывали восемь. Сейчас явятся домашние. И точно, в замке ключ заскрежетал,
влетел Кирюшка.
– Господи, – ахнула я, – что
случилось?
– Ничего, – ответил Кирка.
– Почему такая куртка грязная?
– Где? – удивился мальчишка и
принялся разглядывать пуховик. – Ах это! Извини, в футбол играли, вратарем
поставили.
В футбол? Зимой?
– Снимай немедленно, – велела я и,
взяв то, что еще утром было светло-зеленого цвета, а теперь напоминало сгнивший
огурец, потащила в ванную.
Вечер пронесся как всегда. Ужин, гулянье с
собаками…
Когда чистая и почти сухая куртка мирно повисла
на плечиках, я наклонилась, чтобы захлопнуть дверцу стиральной машины, и
увидела под ней, у самой стены, что-то непонятное. Пришлось отодвинуть
«прачку». На полу нашелся дорогой ошейник Мориса, тот самый, широкий, голубой,
с медальоном.
– Где ты взяла его? – спросила Катя,
увидав, как я вхожу в кухню с ошейником.
– Наверное, когда в первый день мыли
Мориса, уронили случайно за машину, – пояснила я, – жаль, сразу не
нашли, пришлось другой покупать.
– Ничего, – ответила Катя, –
будет два.
Я бросила полоску голубой кожи на подоконник и
нарочито зевнула.
– Пойду спать.
– И я, – откликнулась Катя, –
глаза слипаются.
В квартире постепенно установилась тишина.
Около одиннадцати я тихонько выглянула в коридор. Умаявшись за день, домашние
мирно похрапывали. Лишь Муля и Ада, увидав, что хозяйка идет в прихожую, начали
громко тявкать.
– А ну, цыц, – прошипела я, –
ишь, сторожевые мопсы.
Собаки замолчали, изредка издавая недовольное
бурчание.
На улице не было ни души. Москвичи забились в
теплые квартиры, залегли в уютные кроватки и сейчас либо мирно почивали, либо
смотрели телевизор. Казалось, во всем свете нет никого, только Евлампия стоит в
продуваемом всеми ветрами дворе.
«Ничего, – принялась я себя
уговаривать, – зато какие деньги! Да люди за сто рублей весь день на улице
сосисками торгуют».
Но все равно было неуютно. Впрочем, в метро
оказалось полно народа, и я абсолютно спокойно добралась до «Автозаводской».
Словоохотливый милиционер, болтавший с девушкой, подробно объяснил, где улица
Поворова.
– Направо, второй налево и прямо, поняли?
Я кивнула и выбралась на декабрьскую улицу.
Чем дальше от метро, тем меньше людей попадалось навстречу, и конец пути я
проделала в гордом одиночестве.
Нужный дом стоял в глубине двора. Ни одно из
окон не светилось, а входная дверь висела на одной петле, угрожающе скрипя под
порывами ветра. Я храбро вошла в подъезд. Сердце сжалось от ужаса, тут,
наверное, крысы! С детства панически боюсь темноты, грызунов, бандитов и
насильников. Ну, пожалуй, последние не попадутся, найдут кого посимпатичней,
отнять у меня тоже нечего, следовательно, главные враги – мыши.
«Думай о деньгах, о замечательных, милых
долларах», – велела я себе и полезла на второй этаж.
Наконец взору открылся длинный мрачный
коридор, темный, словно могила.
«Не ходи туда», – шепнул тихий внутренний
голос.
«Еще чего, – не согласился голос разума и
приказал: – Давай двигай и помни о баксах!»
На мягких ногах я доползла до последней двери
и рывком открыла ее. Передо мной открылось небольшое пеналообразное помещение.
Прямо в окно светил уличный фонарь, и в блекло-желтых лучах его я заметила
кровать, прикрытую тряпками, стол, застеленный газетами, и огромный, необъятный
гардероб. У подоконника стоял человек. Свет бил ему в спину, и лицо поэтому казалось
черным. Впрочем, Татьяна – это могла быть только она – носила темную одежду и
выглядела как Зорро.
– Таня, – как можно ласковее начала
я, – не пугайтесь, я просто хочу поговорить с вами и помочь.
Девушка медленно вытянула руку, и свет фонаря
скользнул по блестящей стали. В ту же секунду раздался тихий хлопок, словно
вытащили пробку из ванной.
Мое тело действовало быстрее разума. Ноги
мгновенно понеслись в коридор, и я побежала к выходу, не видя ничего в
кромешной темноте. Сзади, тяжело дыша, бежала Таня. Она больше не стреляла,
явно поджидая, пока я выбегу на улицу и окажусь при свете все того же фонаря
отличной мишенью. Почти потеряв голову от ужаса, я долетела до выхода, и тут
вдруг разом вспыхнул свет, и прямо над моим ухом громовой голос заорал:
– Ложись, мать твою!
Я рухнула на заплеванный пол и, быстро орудуя
локтями и коленями, поползла вперед. Ослепительный свет бил в лицо, и
парадоксальным образом я видела хуже, чем в темноте. До этого я хоть различала
какие-то очертания, сейчас ничего – яркий, как вспышка, свет заливал все
кругом.
Мимо с ужасающим грохотом и матом неслись
люди, кто-то наступил сапогом мне на руку, и я заныла, словно больная собака.
– Стой, падла! – раздавалось вдали.
Следом послышался грохот и дикий крик.
Внезапно все стихло.
– Порядок, ребята, – завопил густой
бас, – ноги сломал!
– А не врет? – крикнул над моим ухом
некто.