Глава 1
Огромный, похожий на медведя мужик несся по
тускло освещенной улице, размахивая пистолетом. С подобным парнишкой не
захочется столкнуться нос к носу даже ярким солнечным утром в толпе, состоящей
сплошь из милиционеров. Уж слишком походил мужчина на зверя. Он бежал молча,
сосредоточенно дыша, изредка выкрикивая ругательства. Я почувствовала, как от
ужаса сжимается желудок и начинает болеть голова. В этот момент раздался тихий
щелчок. Преследователь коротко всхлипнул и плашмя рухнул вперед. Тело его
замерло на мостовой, из-под головы медленно-медленно стала разливаться
блестящая, темно-бордовая лужа.
Я вздохнула и почувствовала, как «рука»,
сжимавшая желудок, моментально убралась.
– Ладно, – сказал Сережка, щелкая
пультом, – пора спать. Завтра рано вставать.
Видик начал перематывать кассету.
– Все-таки мне больше нравится, когда все
хорошо заканчивается, – зевнула, потягиваясь, Катя.
– Мне тоже, – согласилась Юля.
– И мне, – пискнул из угла Кирюшка.
– Не понял! – моментально
отреагировал Сережка. – А ты что здесь делал?
– Кино смотрел, – заявил мальчик,
вылезая из укрытия.
– Совсем офонарел, – возмутился
старший брат, – завтра в школу, в семь вставать!
– Ну и что, – ответил
младшенький, – а тебе на работу, и тоже в это время из кроватки вылезать!
– Что позволено Юпитеру, не позволено
быку, – вскипел Сережка, – между прочим, мне двадцать пять, я женатый
человек и имею право делать, что хочу, а тебе еще и двенадцати не исполнилось,
и ты обязан соблюдать режим. Марш в кровать!
– Нет такого закона, – занудил
Кирюшка, – чтобы женатому человеку разрешали смотреть телик, а холостому –
нет. Скажи, мамуля!
Катя вздохнула, но, решив не вмешиваться в
спор, миролюбиво заметила, выходя из комнаты:
– Давайте лучше чаю попьем.
– Вечно ты ему потакаешь, – не успокаивался
Сережка, – меня так в одиннадцать лет от видика в девять вечера каленым
железом прогоняли.
– Когда ты был в возрасте Кирюшки, –
хихикнула Юля, тоже уходя из гостиной, – видаки стояли дома лишь у членов
Политбюро, и тебе скорей всего злая мать не давала смотреть «Спокойной ночи,
малыши».
Сережка, не найдя, что сказать, молча смотрел
вслед жене. Кирилл хихикнул:
– Жуткое у тебя было детство, Серый!
Старший брат побагровел и уже хотел отвесить
подзатыльник младшему, но тот ужом скользнул в приоткрытую дверь, и из кухни
незамедлительно донесся его звонкий голос:
– Ух ты, какой тортище! А можно мне так
отрезать, чтобы на куске и розочка и шоколадка оказались?
– Сейчас просто положу шоколадку вот
сюда, – пообещала Катя.
Сережка вздохнул.
– Иди скорей чай пить, – подначила я
его, – а то Кирюхе крем со всего торта достанется.
– Ну и пусть, – буркнул Сережка,
поднимаясь, – сами потом плакать будете, когда парню четырнадцать стукнет.
Уже сейчас никого не слушает, дальше будет только хуже…
Бубня себе под нос, он двинулся на кухню. Я с
наслаждением вытянула ноги на диване и зевнула. Сережа трогательно любит Кирюшу
и готов ради него, не задумываясь, босиком в огонь, но иногда у старшего брата
случаются припадки занудства. Сегодня их жертвой пал Кирка, а неделю назад
Сережка налетел на Катю, требуя, чтобы та немедленно отдала свою машину в
ремонт. Бедная подруга отбивалась как могла, но старший сын почти изрыгал
огонь, живописуя ужасное техническое состояние «Жигулей». Вообще говоря, он
прав. Руль в Катиной тачке не только поворачивается по кругу, но еще и ходит
вверх-вниз, как штурвал у истребителя. Может, для самолета это и хорошо, но
гаишники отчего-то бледнеют, увидев такой трюк.
Добавьте к этому почти полностью отвалившийся
глушитель, помятое левое крыло, «лысые» шины и постоянно вываливающуюся из
гнезда зажигалку…
Впрочем, приступы Сережкиного занудства
связаны всегда с одним фактором. Парень работает в рекламном агентстве и, когда
получает заказ, расцветает, словно кактус. Если же клиенты не спешат в офис –
начинаются проблемы у нас дома.
На диване было очень уютно, за окнами мел
ледяной декабрь. На календаре пятое число, а на градуснике почти минус
тридцать. Но дома тепло, уютно и даже бодрая перебранка, доносящаяся с кухни,
совершенно не раздражает. В голове вяло толкались мысли – что приготовить
завтра на обед? Макароны по-флотски или гуляш с картошкой?
– Эй, Лампа, – раздалось над
головой, – иди в кровать, а то сейчас на диване задрыхнешь, в
антисанитарных условиях.
Лампа – это я, меня зовут Евлампия, и домашние
сделали от имени кучу производных: Лампочка, Лампадель, Лампидусель,
Лампец, – как только меня не называют, просто мрак. Но я абсолютно,
совершенно, невероятно счастлива. Впрочем, так было не всегда.
Еще этой осенью я влачила жалкую жизнь больной,
никчемной и ничего не умеющей богатой дамы. И звали меня в той, другой жизни –
Ефросинья. Имечко это мне дал отец, профессор математики. Так звали его мать,
которую я, кстати сказать, никогда не видела. Да это и неудивительно, ведь
появилась я у родителей поздно и была единственным ребенком. Мамочка – оперная
певица – сделала все, чтобы любимая дочурка никогда не знала горя. Меня выучили
играть на арфе, отдали в консерваторию, а после пристроили в филармонию, где
чадо благополучно протосковало до замужества. Артистическая карьера не
задалась, славы и денег я не имела. Впрочем, материальная сторона меня не
слишком волновала. Мать ухитрялась решать все мои проблемы как по мановению
волшебной палочки. А накануне своей смерти мамусенька благополучно выдала дщерь
замуж за Михаила Громова, племянника своей подруги. Правда, жених оказался
моложе невесты, зато красив, умен, богат, ласков… Список его достоинств можно
продолжить еще на километр…
Потекла незамутненная семейная жизнь. Я с
детства отличалась слабым здоровьем, а после того, как в мою честь сыграли марш
Мендельсона, расхворалась окончательно. Аллергия буквально на все, бесконечные
простуды, плавно переходящие в бронхит, воспаление легких, ангины и грипп.
Безостановочно болел желудок, и приходилось соблюдать строжайшую диету,
отказавшись от сладкого, соленого, кислого, горького, жареного, копченого,
жирного…