Правда жизни - читать онлайн книгу. Автор: Грэм Джойс cтр.№ 45

В тот день Бернард пришел домой, измотанный занятиями в местной средней школе. Его первоначальный учительский пыл угас: дети учиться не хотели, коллегам было на все наплевать. Он опустился на стул, возвращаясь в мыслях к старой мечте – стать архитектором. Бити помогла ему снять ботинки.

– А где все?

– Тара трахается с Робином, Кэсси консультируется с Лилли, Перри занимается с Фрэнком, – продекламировала Бити, как заученный стих.

– Значит, только Тара с Робином делают что-то стоящее, – сказал Бернард.

Бити любила в Бернарде чувство юмора. Он знал ее мысли.

– Я решила: хватит с меня уборки, готовки, хождений по магазинам. А то стала прямо как моя мама – все, довольно.

– Ты отличаешься от Марты тем только, что ей удается распределить заботы между всеми.

– В общем, я сыта по горло. Посмотрим, что будет. Сегодня же вечером. Как обычно, никто ничего не делал.

– Ух ты! Вот потеха-то будет. Как там Фрэнк? Перри теперь от него не оторвать. Как ты думаешь, с ним ничего не случится?

Фрэнку было немного не по себе. Перегрин Фик продолжал кошачьей поступью расхаживать по кабинету, отчего его ученик испытывал какое-то беспокойство. Крадучись по ковру, профессор разглагольствовал о предметах, которые Фрэнк был неспособен даже смутно уразуметь. Фик подходил сзади и легонько прикасался к плечам Фрэнка.

– Видишь ли, Фрэнк, в определенный момент истина настойчиво пытается прорваться сквозь поверхность вещей и заговорить с нами, зачастую весьма противоречивыми голосами. Это род алхимии, философский камень, если угодно, тут восстанавливается единство противоположностей: мужское и женское, юное и пожилое, и в конце концов… – Тут Фик поднес губы к самому уху Фрэнка и прошептал: – Бац! Знакомый нам мир распадается, земная твердь скручивается, как свисток, и даже здравый рассудок, Фрэнк, сам здравый смысл предстает перед нами не более чем теоретическим построением, полезным инструментом, который помогает нам лишь до тех пор, покуда способен помочь. О почему, Фрэнк, мы должны проживать жизнь так, как ее видят ограниченные людишки? Скажи мне почему?

Фрэнк покачал головой. У него не было ответа на этот вопрос.

Фик отошел к своему стулу, стоявшему напротив Фрэнка, пододвинул его и уселся, почти касаясь колен мальчика.

– Это был риторический вопрос, Фрэнк. То есть такой, который не требует ответа. Знаешь, Фрэнк, если бы ты остался учиться у нас в Рэвенскрейге, из тебя вышел бы самый умный человек во всей стране. У меня нет в этом сомнений. Как тебе такая идея, Фрэнк, мальчик мой? Что ты на это скажешь?

Фик внезапно схватил Фрэнка за голое колено у самого края шорт и потряс его.

Фрэнк взглянул на волосатую, холодную и слегка влажную руку, усеянную старческими веснушками, и ему захотелось, чтобы Фик убрал ее. Но профессор руки не убирал. Веки его опустились, ресницы подрагивали. Он часто дышал и перебирал пальцами под каемкой шорт на колене у Фрэнка.

– Понимаешь, они хотели, чтобы ты все забыла, – объясняла Лилли. – Так действует электрошок. А я считаю, что тебе как раз нужно все вспомнить.

– После того, что они со мной сделали, я даже, как сестер зовут, забыла.

– Почему же ты никак не вспомнишь? Почему у меня такое впечатление, что ты самой себе правду сказать боишься?

– Да ну тебя, Лилли!

– Кэсси, не обижайся. Все мы лжем. Всякий человек лжец. А делаем вид, что говорим правду. Взять хоть нашу коммуну. Разве это не ложь? Все трещат о прогрессе, о построении нового общества, и все это хорошо, если помогает людям жить и творить добро, но здесь это – пустые слова.

– Чего ж ты не уйдешь, если так тут паршиво?

– Я не говорю, что здесь плохо, не говорю, что эти люди плохие. Во всяком случае, не все.

И они дают мне возможность быть самой собой. В другом месте мне бы этого не позволили.

– А! В смысле, розовой быть и все такое?

Лилли улыбнулась не сразу.

– Лилли, я не хотела тебя обидеть. Я сама про это думала – правда ведь, есть такие симпатичные девчонки – упасть не встать: хоть кофточку с нее срывай да к титькам присосись, но это ж не сравнить с тем, как мужчина в тебя входит, а? Ну, когда парня руками-ногами обовьешь, а он – как дите малое, и глазки прям тают, боже мой! Я от этого балдею. Серьезно. Ну, разве это не приятнее?

– Мы о тебе собирались говорить, а не обо мне, – грустно сказала Лилли. – Знаешь, Кэсси, ты такая красивая. Понимаю, почему мужчины по тебе с ума сходят. Тебя ничто не сдерживает. Это их так и тянет. Ты и мертвого поднять способна, есть в тебе что-то такое. Надеюсь, тебя никогда не «вылечат». А не дай бог вылечат, в мире света меньше станет.

– Ой, скажешь тоже! – засмеялась Кэсси.

– Нет, правда. Поделись со мной, Кэсси. Расскажи, куда тебя уносит. Что с тобой случилось в ночь, когда разбомбили Ковентри? Давай, давай.

Все чувствовали – вот-вот грянет большая буря, но Кэсси, казалось, знала день и час. С июня по октябрь 1940 года город много раз атаковали с воздуха – бомбы градом сыпались на Ковентри. Дымились руины фабрик, магазинов, кинотеатров. Несколько раз немцы даже обстреливали с бреющего полета пулеметным огнем мирных людей на улицах. Жертв среди гражданского населения было немало. Во время этих первых налетов сразу полегло почти двести человек.

Ведь Ковентри – самое сердце Англии, и Адольфу Гитлеру хотелось показать, какой он хирург, показать, как можно вырезать это сердце. Ковентри был прекрасным городом со средневековой архитектурой, георгианскими окнами-розетками. Он гордился своими великолепными соборами и живописными старинными зданиями, по нему можно было судить об историческом наследии центральных графств. К тому же в Ковентри фирма «Армстронг-Уитворт» производила бомбардировщик «Уитли», первый самолет, проникший в воздушное пространство Германии и ставший главным орудием пытки для Мюнхена. Нет, это была не хирургия. Фюрер хотел показать, что он может обрушить свой кулак на город и обратить его в прах. Буря висела в воздухе, но если бы только жители знали, когда она начнется, катастрофа была бы не такой страшной.

А Кэсси знала. Ей шел всего семнадцатый год, и откуда рождалось ее знание – словами не выразить, она знала нутром. У нее кровь бежала не так, как у всех. Может быть, с ней говорила луна, набиравшая силу в ночном небе. Как бы там ни было, о том, что она знала, было не рассказать. Она уже успела понять, что, заговори она с кем-нибудь об этом, никто ей не поверит; не дослушав, скажут: паникерша. И, зная наверняка, она никому не рассказывала.

Как мертвые.

– Мертвые нас слышат, да только сказать ничего не могут, – говаривала Марта.

Началось это однажды ранним утром – Кэсси проснулась под мелодию, крутившуюся в голове. Ее сон, и без того нарушенный сиренами и ночами, проведенными в андерсеновском укрытии [26] в глубине сада за домом, лопнул, как яичный желток, и какая-то часть ее существа пролилась. Она почувствовала, как внутри у нее что-то мягко потекло, и сунула руки между ног. Там было влажно, и в памяти всплыл обрывок сна – слизкая смазка, оставленная грезами. Бити и Марта еще спали в своих комнатах. Кэсси накинула халат и спустилась вниз.