— Как! — воскликнул он, рассматривая
восхитительный и свежий зад, который первым привел его в возбуждение. —
Что такое? Неужели я мог пройти мимо такой красоты! Эта восхитительная девочка
имеет и другие девственные цветы, а я не сорвал их! Какая небрежность! Надо
немедленно прочистить эту дивную жопку, которая доставит мне в сто раз больше
удовольствия, чем вагина; надо, черт меня побери, разворотить ее, разорвать
пополам без всякой жалости!
Ничто не мешало ему еще раз осквернить неподвижное,
беззащитное тело, и злодей уложил свою жертву в положение, благоприятное для
осуществления коварных замыслов. Увидев крохотное отверстие, которое он жаждал
пробить, злодей пришел в восторг от явного несоответствия размеров, и вонзил
туда свое орудие, даже не потрудившись увлажнить его: все эти меры
предосторожности, порождаемые страхом или человечностью, незнакомы пороку и
истинному сладострастию: в самом деле, почему бы не заставить страдать предмет
страсти, если его боль увеличивает наше наслаждение? Содомит проник в
вожделенную пещерку и добрых полчаса наслаждался своей жестокостью, может быть,
он еще дольше оставался бы там, если бы природа, не лишив наконец его своих
милостей, не прекратила его удовольствия.
В конце концов коварный злодей ушел, оставив на земле
несчастную жертву своего распутства — без средств, обесчещенную и почти
бездыханную.
О человек! Вот ты каков, когда слушаешь только голос своих
страстей!
Жюстина, придя в себя и ощутив свое жуткое состояние,
захотела умереть.
— Чудовище! — заплакала она. — Что плохого я
ему сделала? Чем заслужила такое жестокое обращение? Я спасла ему жизнь,
вернула богатство, а он отобрал у меня самое дорогое; даже тигры, живущие в
самых диких лесах, не осмелились бы на такое преступление. Первые ощущения боли
и унижения сменились недолгим изнеможением; ее прекрасные глаза, наполненные
слезами, машинально обратились к небу, сердце ее устремилось к ногам
Всевышнего. Чистый, сверкающий звездами свод, строгая ночная тишина…
торжественный образ мирной природы, контрастирующий с потрясением души бедной
девочки — все вокруг нее источало сумрачный ужас, из которого тут же родилась
потребность молиться; она опустилась на колени перед этим всемогущим Богом,
которого отрицает разум и в которого верит горе.
— Святый и всемогущий Боже, — начала она сквозь
рыдания, — ты, кто наполняет меня в этот ужасный момент неземной радостью,
кто не позволил мне покуситься на мою жизнь, о защитник мой и наставник, я
взываю к твоему милосердию, я молю тебя о милости; взгляни на мою нищету и мои
страдания, на мое смирение и мои надежды! Боже всемогущий, ты знаешь, что я
слаба и невинна, что меня предали и обесчестили; я хотела творить добро по
твоему примеру, и за это ты наказал меня своей волей. Пусть же она свершится, о
Господи, я с радостью принимаю все твои священные планы, я принимаю их
безропотно и не буду пенять на них. Но если я найду здесь, на земле, только
тернии, позволь мне, о Господи Всемогущий, молить, чтобы ты призвал меня к
себе, молиться тебе и боготворить тебя вдали от этих развратных людей, которые
принесли мне, увы, одни лишь несчастья и своими коварными и кровавыми руками
швырнули меня для забавы в море слез и в пропасть страданий!
Молитва утешает несчастных; небо — их сладкая иллюзия, и они
становятся сильнее после того, как прильнут к ней устами. Тем не менее трудно
сделать из этого физического факта какие-нибудь выводы в пользу существования
Бога: состояние несчастья — это состояние исступления, но разве могут дети
безумия внимать голосу разума? Жюстина поднялась, привела в порядок одежду и
отправилась в путь.
Совсем другие мысли питали сознание Сен-Флорана. На свете
есть души, для которых преступление заключает в себе столько очарования, что
они никогда не могут им насытиться; первое преступление для них всего лишь
ступень к следующему, и удовлетворяются они только тогда, когда выпьют чашу
наслаждений до самого дна.
— Какие сладкие плоды я сорвал! — говорил себе
предатель, сидя под деревом в двухстах шагах от места своего
преступления. — Какая это была невинность! Какая свежесть! Сколько грации
и очарования!.. Как она меня возбуждала, как воспламеняла мои чувства!.. Я бы
задушил ее, если бы она оказала хоть какое-то сопротивление… Может быть, я зря
оставил ее в живых… Если ей встретиться кто-нибудь, она может на меня
пожаловаться… меня могут настигнуть, и тогда я пропал… Кто знает, до чего может
дойти месть обиженной девчонки? Надо бы ее прикончить… Если одним ничтожным
созданием на земле будет меньше, ничего от этого не изменится: это просто
червь, которого я раздавлю мимоходом; это ядовитое животное, которое грозит мне
своим жалом, и я не должен допустить, чтобы оно меня поразило; нет ничего
дурного в том, чтобы избавиться от тех, кто хочет навредить нам… Поэтому
раздумывать нечего.
Однако несчастной Жюстине, которую рука провидения должна
была провести по всему тернистому пути злоключений, не суждено было умереть в
таком юном возрасте. Сен-Флоран рассвирепел, не обнаружив ее на месте; он звал
ее, она его слышала и бежала еще быстрее. Оставим злодея наедине со своим
отчаянием, пусть он идет своей дорогой, быть может, когда-нибудь он нам еще встретится.
Ход событий вынуждает нас разматывать нить приключений нашей кроткой Жюстины.
— Опять это чудовище, — с тревогой думала она,
ускоряя шаг, — чего он еще от меня хочет? Ему мало того, что он так
жестоко надругался надо мной? Чего еще ему не хватает?
И она спряталась в густом кустарнике, чтобы не нашел ее
человек, который без сомнения собирался убить ее. Там она провела остаток ночи
в ужасном беспокойстве.
— Вот так, — подумала она, когда начинался новый
день, — значит правду говорят, что есть человеческие существа, к которым
природа относится так же, как к диким зверям? Которые вынуждены прятаться от
других людей? Так какая разница между ними и мною? Стоило ли появляться на свет
для столь печальной участи?
Слезы ручьями текли из ее прекрасных глаз, когда она
предавалась таким печальным размышлениям. И в это время послышался неожиданный
треск сухих веток.
— О Господи, наверное это он, злодей! — затряслась
она от страха. — Он ищет меня, хочет моей погибели, хочет покончить со
мной; я пропала.
Она поглубже забралась в скрывавшие ее кусты и прислушалась.
Шум производили двое мужчин.
— Сюда, дружище, — говорил тот, что казался
господином, юноше, следовавшему за ним, здесь нам будет удобно. Во всяком
случае в этом глухом месте жестокий рок в лице моей матери, которую я ненавижу,
не помешает нам вкусить сладостные плоды удовольствия.
Они подошли ближе и устроились совсем рядом с Жюстиной, так
что она слышала каждое их слово и видела каждое движение. Затем хозяин,
которому на вид было года двадцать четыре, спустил панталоны своего спутника,
чей возраст был не более двадцати, начал массировать ему член, сосать его и
приводить в надлежащее состояние. Этот спектакль продолжался долго…
омерзительно долго и был наполнен эпизодами похоти и мерзости, которые должны были
привести в ужас Жюстину, еще не оправившуюся после примерно таких же гадостей.
Но в чем же они заключались?