— Мы вам обеим хорошо заплатим; нас в доме десять
человек, от каждого вы получите ни луидору, если будете любезны с нами.
Как нетрудно предугадать, Жюстина густо покраснела от такого
предложения. Она попыталась было уверить монаха, что он принимает ее за кого-то
другого, но это оказалось бесполезно, и она начала делать ему предостерегающие
знаки, что также не помогло утихомирить этого нахала — напротив, еще сильнее
распалило его. В конце концов монах сдался и ограничился тем, что попросил у
девушек адрес. Чтобы от него отделаться, Жюстина назвала первый, пришедший ей в
голову; он записал его и удалился, сказав, что скоро наведается к ним.
Возвращаясь в гостиницу, Жюстина постаралась как можно
вразумительнее и пристойнее рассказать предысторию этой злосчастной встречи
своей спутнице. Но то ли она не совсем убедила ее, то ли служанка обиделась за
добродетельный порыв Жюстины, который лишил ее обещанного заработка, —
короче, она проболталась. Жюстина не замедлила понять это по поведению Бертран
во время ужасного события, которое произошло в ту же ночь. Между тем монах не
объявился, и они поехали дальше.
Покинув Лион, в тот день наши путешественницы могли
заночевать только в городке Вильфранш, куда они прибыли в десять вечера и сразу
легли отдыхать перед завтрашней долгой дорогой. Не прошло и двух часов, как
неожиданно их разбудил удушающий запах дыма. Поняв, что в гостинице пожар, они
поспешно вскочили. И о праведное небо! Пламя уже подступило вплотную к их
двери. Они, полуодетые, выбежали в коридор и увидели, что стены начали
рушиться, услышали треск и грохот падавших досок и ужасные вопли людей,
угодивших в пламя. Окруженные со всех сторон огнем, они не знали, куда бежать
дальше. Скоро они оказались в толпе обезумевших от ужаса постояльцев, мечущихся
в поисках выхода. И тут Жюстина вспомнила, что ее спутница, более озабоченная
своим спасением, нежели судьбой дочери, совершенно забыла о ребенке. Она
забежала в комнату, где осталась малышка, пробилась сквозь языки пламени,
обжегшие все ее тело, схватила девочку; устремившись обратно, споткнулась о
балку, наполовину сгоревшую, уронила драгоценную ношу и спаслась только
благодаря какой-то женщине, которая подала ей руку и выволокла из толчеи. Ее
тут же бросили в почтовую карету, следом села ее спасительница… Спасительница!
Великий Боже! Какое слово приходится нам употребить! Этой спасительницей была
Дюбуа.
— Негодная тварь! — зарычала мегера, прижав к ее
виску ствол пистолета. — Ах ты, шлюха! Теперь ты у меня в руках и на этот
раз не уйдешь!
— О мадам, это вы? — изумилась Жюстина.
— Все, что произошло, — моя работа, —
ответила Дюбуа, — благодаря пожару я спасла тебе жизнь, и от огня ты и
погибнешь. Я бы тебя нашла даже в аду, если бы потребовалось. Монсеньер
взбесился, когда узнал, что ты сбежала, он грозил мне страшными карами, если я
не приведу тебя обратно. Я опоздала в Лион на два часа и упустила тебя. Вчера я
приехала в Вильфранш на час позже тебя, потом подожгла этот постоялый двор при
помощи сообщников, которые у меня есть везде. Я решила или поджарить тебя или
схватить, и вот ты со мной, и я везу тебя в тот дом, в котором из-за твоего
бегства поселилось волнение; итак, девочка, там поступят с тобой самым жестоким
образом. Монсеньер поклялся, что придумает для тебя невероятные пытки, и мы не
выйдем из кареты, пока не приедем на место. Ну, так что теперь ты думаешь о
добродетели? Не лучше ли было дать сгореть всем детям на свете, чем обречь себя
на такие муки, тем более что ты даже одного ребенка не смогла спасти?
— О мадам, если бы понадобилось, я бы сделала то же
самое еще раз… Вы спрашиваете, что я думаю о добродетели… Так вот, я считаю,
что она часто становится добычей порока, она бывает счастлива, когда
торжествует, но только за нее Бог вознаграждает на небесах, пусть даже на земле
злодейства людей иногда оскверняют ее.
— Тебе недолго осталось ждать, Жюстина, чтобы узнать,
правда ли, что Бог наказывает или вознаграждает наши поступки… Ах, если бы
только в том вечном небытии, куда ты скоро отправишься, тебе было дано думать,
как бы ты жалела о всех бесполезных жертвах, которые ты принесла из-за своего
упрямства на алтарь призраков, потому что они всегда платили тебе самой черной
неблагодарностью! Впрочем, еще не поздно, Жюстина, если ты согласишься стать
моей сообщницей. Еще раз, Жюстина: готова ли ты сделаться моей сообщницей? У
меня есть отличный план, и мы осуществим его вместе; я спасу тебе жизнь, если
ты мне поможешь. Наш прелат уединился в святилище распутства, и ты знаешь сама,
чем он там занимается, когда предается удовольствиям; с ним живет только один
лакей и еще духовник. Человек, который правит лошадьми, я и ты, Жюстина — нас
трое против одного. Когда распутный архиепископ будет млеть в экстазе, я
завладею машиной, посредством которой он отнимает жизнь у своих жертв, ты его
привяжешь, и мы убьем его; в это время мой человек расправится с обоими
наперсниками. В доме есть деньги, Жюстина: больше миллиона, я это знаю; игра
стоит свеч… Выбирай, дорогая: или смерть или ты служишь мне. Если ты меня
выдашь, если сообщишь о моем плане, я сама обвиню тебя — не сомневайся, он
поверит мне больше, чем тебе. Подумай хорошенько, прежде чем дать ответ,
вспомни, что этот человек — злодей, значит, убив злодея, мы исполним волю
закона, который давно приговорил его. Не проходит и дня, дитя мое, чтобы этот
негодяй не убивал девушку, так разве мы оскорбим добродетель, если покараем
порок? Неужели мое разумное предложение так и не сокрушит твои первобытные
принципы?
— Вот в этом не сомневайтесь, мадам, — с
достоинством ответила Жюстина. — Ведь не с целью исправления порока вы
замышляете это дело — для вас это повод совершить очередное злодеяние, следовательно,
в том, что вы делаете, еще больше зла и ни капельки справедливости. Более того,
даже если бы вы вознамерились отомстить этому человеку за все его злодейства,
все равно в этом не было бы ничего праведного, потому что это не ваше дело: для
наказания виновных существуют законы, пусть действуют они, не в наши слабые
руки вложил Всевышний меч правосудия, и когда мы берем его, тем самым совершаем
грех.
— Нет ничего чудовищнее, чем твое заблуждение, Жюстина.
Когда законы слепы, бессильны или несовершенны, человеку позволено самому
вершить суд. Законы придуманы людьми, и люди вправе исправлять их. Мы ведем
речь о деспоте, тиране… Вспомни ужасные максимы, которыми он в прошлый раз
хвастался перед нами, злодей уничтожил бы весь мир, если бы имел возможность,
согласись, девочка моя, что уничтожать тиранов — это обязанность
добродетельного человека: на земле не осталось бы ни одного, будь на то моя
воля. Разве достойно жить это гнусное отродье? Но еще больше я ненавижу, если
только это возможно, их куртизанов, их лизоблюдов — всех этих мерзавцев,
которые жиреют милостями своего господина. Бедный люд трудится только для того,
чтобы кормить эту свору; его кровью и слезами, его потом создана вызывающая
роскошь, в которой купаются эти кровопийцы. И от нас требуют уважения к мерзким
идолам, виновным в столь жестоких злоупотреблениях! Ну уж нет, я хочу предать
всеобщему позору, всеобщему презрению этих негодяев, воображающих себя
властителями мира, которые видят в своем опьяняющем могуществе лишь средство
для злодейств и преступлений.