— Подлая женщина! — вскричала Жюстина. — Если
к этому приводят твои страшные принципы, стоит ли удивляться, что честные люди
в ужасе отвергают их и преследуют?
Но Жюстина рассуждала как потерпевшая сторона, между тем как
Дюбуа, которая искала в этом предприятии свое счастье и свою выгоду, конечно
же, думала иначе.
Жюстина все поведала Вальбуа, партнеру Дюбрея: и о заговоре
против его друга и о том, что ее обокрали. Вальбуа посочувствовал ей, искренне
пожалел о смерти Дюбрея.
— Я бы очень хотел, — сказал этот порядочный
молодой человек, — чтобы Дюбрей дал мне перед смертью какие-то
распоряжения, касающиеся вас, и я бы с великим удовольствием выполнил их; я бы
также хотел услышать от него самого, что именно вы советовали ему оставить меня
в комнате, но, увы, он ничего такого не сказал. Следовательно, его предсмертная
воля нам не известна. Однако я видел ваше искреннее горе и должен сам
что-нибудь сделать для вас, мадемуазель; но я молод, только-только начинаю
торговлю, состояние мое невелико, и мне придется отчитаться в наших общих делах
с Дюбреем перед его семьей, поэтому я могу позволить себе немногое и прошу вас не
отказываться: вот вам пять луидоров, кроме того, у меня есть знакомая, честная
торговка из Шалон-сюрСаон, моя землячка, она скоро возвращается домой, и я
поручаю вас ее попечению. Мадам Бертран, — продолжал Вальбуа, представляя
ей Жюстину, — это та самая девушка, о которой я вам рассказывал и которую
я вам рекомендую; она ищет место, и я прошу вас отнестись к ней так, как если
бы речь шла о моей родной сестре, и сделать все, что возможно, чтобы найти в
нашем городке что-нибудь подходящее для нее сообразно ее характеру,
происхождению и воспитанию… А до тех пор прошу взять ее расходы на себя: я их
возмещу вам при встрече. Прощайте, мадемуазель, — и Вальбуа попросил у
Жюстины позволения поцеловать ее. — Мадам Бертран уезжает завтра на
рассвете, вы поедете с ней, и пусть вам немного больше повезет в нашем городе,
где, может быть, мы скоро вновь увидимся.
Благородство молодого человека заставило Жюстину
прослезиться: добрые поступки исключительно приятны, особенно если вы долгое
время видели только отвратительные. Она согласилась на все с условием, что
когда-нибудь обязательно рассчитается с Вальбуа.
Пусть очередное благое намерение ввергло меня в беду, думала
она, выходя из гостиницы, по крайней мере впервые в жизни у меня появилась
надежда на утешение посреди несчастий, которые постоянно навлекает на меня
добродетель.
Был ранний вечер; испытывая потребность подышать свежим
воздухом, Жюстина спустилась к набережной Изера с намерением прогуляться, и как
всегда случалось с ней в подобных обстоятельствах, ее мысли увели ее очень
далеко. Она увидела перед собой уединенную рощицу и присела под деревом, чтобы
предаться мечтаниям. Между тем наступила темнота, а девушка и не думала
подняться и уйти, и вдруг на нее навалилось трое людей: один зажал ей рот
ладонью, двое других бросили ее в коляску, забрались следом сами, коляска
рванула с места и летела в темноте в течение трех долгих часов, и за это время
ни один из похитителей не произнес ни слова и не отвечал на ее вопросы.
Хотя была глухая ночь, шторки были опущены, и Жюстина ничего
не видела. Наконец коляска подкатила к какому-то дому, открылись и тут же снова
закрылись тяжелые ворота; молчаливые спутники взяли ее под руки и провели через
несколько темных помещений, потом остановились перед дверью, из-под которой
пробивался свет.
— Жди здесь, — коротко и грубо приказал ей один из
похитителей и перед тем, как исчезнуть вместе со своими сообщниками, прибавил:
— Сейчас ты увидишь кое-кого из знакомых.
И они растворились в темноте, заперев за собой двери. Почти
в тот же момент открылась другая дверь, из нее вышла женщина со свечой в руке…
О Господи! Знаете ли вы, кто была эта женщина? Перед Жюстиной предстала Дюбуа
собственной персоной, ужасная злодейка, без сомнения, снедаемая неутомимой
жаждой мести.
— Заходите, прелестное дитя, — язвительно
произнесла она, — заходите и получите награду за добродетельность, которой
вы насладились за мой счет… Сейчас я тебе покажу, стерва, как предавать меня!
— Я никогда вас не предавала, мадам, — поспешно
сказала Жюстина. — Ни разу, имейте это в виду! Я не сделала ничего такого,
что могло бы бросить на вас тень, не сказала ни одного слова, компрометирующего
вас.
— Разве ты не воспротивилась преступлению, которое я
задумала? Разве не помешала ему, негодница? А ты ведь знала, что остановить мои
злодейские порывы — значит нанести мне самую глубокую из всех мыслимых обид.
Теперь ты будешь за это наказана, шлюха!
Произнося эти слова, она с такой силой сжала руку Жюстины,
что едва не сломала ей пальцы.
Они вошли в ярко освещенную, роскошно обставленную комнату;
это был загородный дом епископа Гренобля, который, лениво развалясь, возлежал в
халате из фиолетового атласа на широкой оттоманке. Позже мы вернемся к портрету
этого либертена.
— Монсеньер, — почтительно начала Дюбуа, положив
руку на плечо Жюстины, — вот юное создание, которое вы пожелали, которое
известно всему Греноблю; это Жюстина, приговоренная к повешению вместе с
известными фальшивомонетчиками и выпущенная из-под стражи как невиновная и
добронравная девица. Вы видели ее во время допроса и захотели с ней
встретиться… Кстати, вы мне сказали так: если ее все-таки будут вешать, я даю
тысячу луидоров за возможность насладиться ею перед казнью. Она спасена, но не
думаю, что от этого ее цена стала меньше.
— Намного меньше, — возразил прелат, не спеша
растирая свой фаллос под рубашкой, — разумеется, гораздо меньше. Я готов
был заплатить указанную сумму за удовольствие позабавиться с ней, а потом
передать ее палачу; я сделал невозможное, чтобы ее осудили, но тут появился
этот проклятый С. со своей готической справедливостью и спутал мне карты.
— Ну так что же, она перед вами; разве сегодня вы не
вольны поступить с ней так, как вам хочется?
— Да, да, мадам, я это знаю, но повторяю, что это не
одно и то же: мне доставляет несказанное удовольствие пользоваться мечом
правосудия для уничтожения этих потаскух.
— Тогда сударь, — предложила Дюбуа, — мы
добавим в это блюдо перцу, то есть присоединим к Жюстине ту смазливую
пансионерку из бенедиктинского монастыря в Лионе, чью семью вы так искусно
разорили, чтобы девица оказалась в ваших руках.
— Как! Значит она наша?
— Да, монсеньер. Несчастная, лишенная всех средств к
существованию, нынче вечером пришла сюда молить вас о помощи. Между прочим, она
сочетает в себе добродетельность физическую и моральную, а та, что стоит перед
вами, далеко не невинна, зато обладает невиданной чувствительностью, которая
стала ее второй натурой, и вам нигде не найти создания более честного и
добрейшего. Они обе в вашем распоряжении, монсеньер, и вы можете отправить
обеих в иной мир сегодня же, или одну — нынче, другую — завтра. Что до меня, я
вас оставляю. Ваше расположение ко мне требует, чтобы я рассказала вам о моем
приключении… Итак, один человек мертв… Мертв, монсеньер! И я исчезаю…