На этом Верней закончил и вернулся к первоначальной теме.
— Стало быть, мы не делаем ничего плохого, друзья,
когда подвергаем это создание всем прихотям нашей похотливости: мы ее похитили,
мы стали ее господами, мы вольны делать с ней все, что захотим, раз уж природа
наделила нас большей силой. Только дураки или женщины могут видеть в этом
несправедливость, так как эти два сорта людей, входящих в класс слабых существ,
кровно заинтересованы в этом.
— Кто смеет сомневаться, — воскликнул Брессак,
восхищенный моралью своего дяди, — кто не понимает, что закон сильного —
лучший из законов, единственный, который движет пружинами мира, который
является причиной и добродетелей, создающих беспорядок, и пороков,
поддерживающих порядок всех элементов бесконечной вселенной?
Читателю нетрудно представить, насколько подобные максимы
вдохновляли персонажей нашего романа. Мадам де Жернанд, несмотря на жестокую
боль, осталась в позе, в которую поставили ее злодеи, и на новой жертве,
возложенной на ее тело, были испытаны различные способы кровопускания и
всевозможные варианты утоления похоти. Д'Эстерваль сказал, что должно быть,
приятно совокупиться с ней в это время, и тут же исполнил свое намерение; эта
новая страсть заслужила ему восторженные комплименты, и все остальные захотели
сделать то же самое. Верней предложил щипать, колоть, унижать ее, что и было сделано
незамедлительно. Жернанд захотел, чтобы она массировала члены обеими руками и
чтобы эти инструменты окрасились кровью — еще один каприз, который встретил
горячее одобрение. Виктор заметил, что следует поставить жертве клистир и
посмотреть, как он будет действовать одновременно с кровоизлиянием. Мадам
Д'Эстерваль потребовала подвесить девочку за волосы и пустить кровь из всех
четырех конечностей. Последовали новые оргазмы: их было столько, что
несчастному ребенку вскоре пришлось присоединиться к Сесилии. Ее закопали
рядом, и новые преступные замыслы забрезжили в голове наших канибалов. После
обеда, где совершался грандиозный кутеж вперемежку с развратом, где туманились
и кружились головы, и преступались все барьеры, и отвергались все условности,
где непристойность возводилась в принцип, жестокость — в добродетель,
аморальность — в максиму, безбожие — в единственный образ мыслей, ведущий людей
к счастью, все преступления — в систему, где самая мерзопакостнейшая похоть,
подстегиваемая застольными излишествами, заставила наших героев совокупляться,
даже не вставая из-за стола, не переставая есть и пить, где вместе с
изысканными яствами поедались экскременты, вышедшие из задниц ганимедов,
смоченные их потом и кровью, — так вот, после этой чудовищной трапезы Жернанд
и Верней наконец решили, что кровь Сесилии и девочки, только что истерзанной,
недостаточно утолила жажду богов преисподней, в честь которых был этот
праздник, и что необходима еще одна жертва. Это решение потрясло женщин. Нашей
несчастной Жюстине, на которую обратились все взгляды, едва не стало плохо, но
тут Жернанд предложил ассамблее выбрать жертву, исходя из красоты ягодиц, и вот
каким софизмом он оправдал свое мнение: обладательницей самого великолепного
зада, сказал он, обязательно будет та, которая заставила нас чаще всего
извергаться, если она сильнее всего возбуждала наши желания, мы должны
презирать ее больше всех остальных, выходит, от нее и следует избавиться…
— Ну нет, — запротестовал Верней, — здесь
есть элемент пристрастности, который мы должны исключить: пусть все решит
жребий. Обратимся к Всевышнему, который уже подсказал нам ценные идеи, он
назначит жертву, а нам не придется сожалеть о неверном выборе.
— Отличная мысль! — И Д'Эстерваль разразился
хохотом. — Никогда не слышал, чтобы иезуитские догмы были настолько
отточены. Пойдемте скорее советоваться с Богом.
На отдельных бумажках написали имена Жюстины, жен Жернанда и
Вернея, Марселины, Лоретты и Розы. Шесть свернутых билетиков сложили в ту самую
чашу, которой пользовались во время предыдущей оргии, и Лили поднес ее
божественному изображению, которое после недолгого размышления опустило в чашу
свою руку и выбросило из нее один билет. Брессак быстро подобрал его и прочитал
вслух имя мадам де Жернанд…
— Я так и думал, — холодно произнес ее
супруг, — я всегда считал, что небо справедливо ко мне, и счастлив, что
этим справедливым выбором оно подтвердило мое мнение. Полноте, моя
милая, — сказал он, подходя к своей обреченной жене, — не стоит так
убиваться, радость моя. Из всех случаев, когда надо уметь без страха смотреть в
лицо судьбе, это, конечно, самый важный… М-да, мой ангел, я понимаю, что это
трудный момент, очень трудный, ведь мы заставим вас страдать ужасно — в этом
можете не сомневаться. Но все когда-то кончается, вы преспокойно вернетесь в
лоно природы, которая так любит вас, хотя предлагает вам довольно гнусный
способ возвращения. Как бы то ни было, любовь моя, не стоит расстраиваться:
разве не лучше умереть сразу, чем продолжать эту печальную жизнь и страдать от
моих страстей? Ведь и в жизни-то вы ничего не знали, кроме бесконечных мучений,
и скоро они закончатся: вас ждет вечное счастье, порукой тому служат ваши
добродетели. Одно меня огорчает, дитя мое бесценное, только одно, тернистый
путь, исключительно мучительный путь, который приведет вас в конце концов к
неземным наслаждениям, уготованным вам.
Беспощадный супруг, возможно, продолжал бы дольше истязать
свою несчастную жену, если бы нетерпеливый Верней не набросился, как хищный
зверь, на жертву, чтобы, по его словам, полнее насладиться ею в таком состоянии
отчаяния и ужаса. Злодей ворвался в вагину и принялся яростно долбить ее и
осыпать грязными поцелуями уста, искаженные горечью и болью, уста, которым
теперь суждено было открыться лишь для жалобных стонов…
— Погоди, — сказал брату Жернанд, усмиряя его
пыл, — приговор мы должны вынести впятером: ты будешь сношать ее спереди,
Брессак — сзади, я — в рот, д'Эстерваль и Виктор — подмышками. Подайте перо и
бумагу, я начну первым.
И монстр не спеша, не переставая сношать свою несчастную
супругу, то и дело поглядывая на нее, написал что-то на бумажке. То же самое
сделал Виктор: так же флегматично, положив бумагу на спину тетки, он уточнил,
какую пытку, более всего радующую его черную душу, он для нее приготовил. Не
заставили себя ждать и остальные, и чтобы сделать эти мерзости как можно более
изощренными, Жернанд, знавший привязанность Жюстины к своей госпоже, написал,
что приговор произнесет наша героиня. Бедняжка начала читать ужасные слова и
тут же запнулась, не в силах продолжать; ей пригрозили, что в случае отказа ее
ждет такая же смерть, что ее отказ ни к чему не приведет, и она прочитала текст
до конца.
Услышав приговор, мадам де Жернанд упала в ноги своему
палачу. Но увы, подобные души не ведают жалости! Несчастная получила сильный
пинок в грудь, сопровождаемый ругательствами, и вся компания отправилась в зал,
где происходила описанные выше ужасы и где все было приготовлено для новых.
Прежде всего ее заставили попросить прощения у Господа и у
поклонников злодейства за свои прегрешения. Убитая отчаянием женщина, которая
вообще перестала соображать, произнесла нужные слова. Начались истязания.
Каждый мучил ее сообразно своему декрету, в это время два покорных предмета
возбуждали мучителя или исполняли его похотливые капризы, когда он делал
короткую передышку. Вокруг хлопотали помощницы-старухи.