— А кто эта женщина? — спросил он, глядя на
Лауренцию.
— Такая же эпикурейка, как и вы, — ответила
Дюран, — распутница, которая способна превзойти вас по бесстыдству и
вагину которой обсасывают в эту самую минуту точно так же, как и ваш орган.
— Все это прекрасно, — заметил Корнаро, — но
на мой взгляд, прежде чем сесть за стол, эта синьора и мадам Дюран должны были
показать мне свои задницы.
— Пожалуйста, с превеликим удовольствием, — в один
голос ответили дамы и, поднявшись, подставили свои прелести прямо под нос
гостю.
Распутник ощупал их, поцеловал, осмотрел взглядом знатока и
сказал:
— На этих предметах распутство оставило неизгладимую
печать; они многое повидали, и это мне нравится. — Потом он обратился ко
всем присутствующим: — Как прекрасна порочная Природа во всех своих деталях и
оттенках, и я всегда предпочитал увядшие цветы юным розам! Поцелуйте же меня,
сладкие жопки! Дайте мне вдохнуть ваш терпкий эфир. Превосходно, а теперь
соблаговолите опуститься на место.
— А кто эти люди? — снова поинтересовался Корнаро,
рассматривая стоявших вокруг стола.
— Это жертвы, — отвечала я, — приговоренные к
смерти; они знают, какой властью вы пользуетесь в этих местах, и на коленях
умоляют вас о пощаде.
— Они наверняка ее не дождутся, — заявил варвар, и
его взгляд сделался свирепым. — Много раз я посылал людей на смерть, но ни
разу не смилостивился.
После этого мы принялись за ужин, и скоро все присутствующие
пришли в движение в соответствии с предписанными обязанностями.
Корнаро непрерывно подвергался содомии и уже начал
обнаруживать первые признаки эрекции; при этом он потребовал, чтобы каждая
жертва подходила к нему получить наказание от его руки. В ход пошли все
средства: он раздавал пощечины и щипки, вырывал волосы, выкручивал носы и уши,
кусал и царапал груди, после чего несчастные возвращались на свое место и вновь
принимали коленопреклоненное положение. Покончив с предварительной церемонией,
Корнаро одобрительно похлопал меня по ягодицам и велел взять в руку его орган,
состояние которого наполнило меня чувством гордости.
— Все готово, друг мой, — с воодушевлением сказала
я, — мы ждем порывов вашего сердца и побуждений вашего воображения;
назовите свои желания, и мы докажем вам нашу преданность неукоснительным послушанием.
Тогда Корнаро довольно грубо ухватил меня за ягодицы,
притянул к себе и приподнял над полом.
— Иди сюда, — крикнул он одному из
содомитов, — и прочисти эту задницу, а я ее подержу.
В меня вонзился толстенный фаллос, а Корнаро наглухо прикрыл
губами мой рот; одна из прислужниц занялась его органом, другая прильнула
губами к его седалищу.
— С вас достаточно, Жюльетта, — скомандовал
он, — а вы, Лауренция, займите ее место.
После Лауренции настал черед Дюран, затем все присутствующие
женщины прошли через эту процедуру, и содомиты время от времени вытаскивали
свой член и давали облизать его нашему гостю. Таким же образом менялись
служанки, которыми распоряжалась я.
— Пора перекусить, — наконец произнес
Корнаро. — А потом мы продолжим развлечения и усовершенствуем их. Как вы
считаете, Жюльетта, есть ли на свете более прекрасная страсть, чем похоть?
— Я бы сказала, что таковой не существует; но похоть
всегда должна вести к излишествам: в плотских делах заслуживает звания глупца
тот, кто надевает на себя узду, кто даже не пытается узнать, что такое
удовольствие.
— Распутство, — вставила Дюран, — это
праздник души и тела, который предполагает попрание всех ограничений, высшее
презрение ко всем предрассудкам, полный отказ от всех религиозных норм и
предписаний, глубочайшее отвращение ко всем нравственным императивам;
распутник, который не достиг философской зрелости, который постоянно шарахается
между своими неистовыми желаниями и своей больной совестью, навсегда лишен
истинного счастья.
— Я не думаю, — сказала Лауренция, — что
можно хоть в чем-то усомниться в рассуждениях его светлости, и я убеждена, что
он достаточно умен, чтобы презирать благопристойность.
— Во всяком случае, — заявил Корнаро, — я не
вижу ничего, абсолютно ничего священного в человеческом обществе и с полным
основанием полагаю, что все, придуманное людьми, является не чем иным, как
плодом человеческих предрассудков и эгоизма. Я думаю, нет на земле человека,
который знал бы жизнь лучше меня. Как только исчезает вера в религию и,
следовательно, слепое доверие к Богу, все духовное и телесное в человеке
немедленно подвергается беспрестанному пересмотру и вслед за тем презрению, как
это произошло со мной, ибо Природа вложила в меня отвращение к подобным
вымыслам. В сфере религии, морали и политики никто не разбирается лучше, чем я,
и ничье мнение не вызывает у меня уважения. Стало быть, ни один смертный не
сможет заставить меня поверить или принять свои убеждения, из этого вытекает,
что никому не дано права судить или наказывать меня. В какой бездне глупостей и
заблуждений оказалось бы человечество, если бы все люди слепо принимали то, что
вздумалось утверждать другим! По какому высшему праву вы называете нравственным
то, что исходит от вас, и безнравственным то, что проповедую я? До какого
произвола доходим мы, пытаясь установить, что есть истина и что есть ложь!
Однако мне могут возразить: мол, есть вещи, настолько
отвратительные, что невозможно сомневаться в их всеобщей опасности и мерзости.
Со своей стороны, друзья, я громогласно заявляю, что нет ни одного, якобы
отвратительного поступка, который, будучи внушенным Природой, когда-то в
прошлом не служил основой какого-нибудь освященного обычая; так же, как нет ни
одного, который, будучи соблазнительным, в силу одного этого факта не сделался
бы законным и добропорядочным. Следовательно, я прихожу к выводу, что нельзя
противиться никакому желанию, ибо каждое желание имеет свою полезность и свое
оправдание.
Величайшая глупость думать, что коль скоро вы родились на
той или иной географической широте, вы должны подчиняться обычаям данной
местности. В самом деле, неужели я буду мириться с несправедливостями по
отношению к себе только в силу случайности места своего рождения; я таков,
каким сделала меня Природа, и если есть противоречие между моими наклонностями
и законами моей страны, вините в том Природу, а не меня.
Но ты представляешь собой угрозу для общества, могут сказать
мне, и общество, защищая свои интересы, должно изгнать тебя из своей среды.
Абсолютная чепуха! Уберите свои бессмысленные преграды, дайте всем людям равное
и справедливое право мстить за зло, причиненное им, и никаких кодексов и
законов вам не понадобится, не потребуются усилия безмозглых и самодовольных
педантов, которые носят смешное звание криминалистов, которые, кропотливо
взвешивая на своих весах чужие поступки и ослепленные своим завистливым и
злобным гением, отказываются понять, что если для нас Природа является
сплошными розами, для них она не может быть ничем, кроме как чертополохом.