— Неужели ты думаешь, — негодующе заявила
графиня, — что мое развратное воображение не предусмотрело этого? Я хочу,
чтобы эти пытки были столь же продолжительны, сколько ужасны и жестоки; я хочу
десять часов подряд наслаждаться зрелищем их мучений и их стонами и мольбами; я
желаю, чтобы мы двадцать раз подряд испытали оргазм, пока издыхает вначале
одна, затем другая, и мы будем впитывать в себя их вопли и напьемся допьяна их
слезами. Ах, Жюльетта, — воодушевлялась она все больше и ласкала меня с
тем же пылом, с каким только что мастурбировала сама, — все, к чему так
страстно стремится сейчас мое сердце, есть результат твоих советов и поучений.
И эта жестокая, но спасительная истина дает мне право на твою
снисходительность. Поэтому спокойно выслушай то, что я еще должна сказать тебе:
я настолько далеко зашла в своих опасных желаниях, что пути назад у меня нет,
но я должна досказать свою исповедь до конца и в то же время вынуждена просить
твоей помощи в одном деле, которое для меня чрезвычайно важно. Аглая — дочь
моего мужа, и у меня есть все основания ненавидеть ее, мои чувства к ее отцу
были не менее враждебны, и если бы Природа не услышала мои молитвы, я бы
поторопила ее и своими руками… вобщем, ты меня понимаешь. У меня есть и другая
дочь, ее отец — человек, которого я боготворю. Ее зовут Фонтанж, она — сладкий
плод моей страсти, ее высший дар, сейчас ей тринадцатый год, она воспитывается
в монастыре Шайо, под Парижем. Я мечтаю о том, что у нее будет блестящее
будущее, это требует средств, а в средствах недостатка у нее не будет. Возьми
это, Жюльетта, — продолжала синьора Донис, протягивая мне тяжелый кошелек, —
мои законные наследники недосчитаются этих пятисот тысяч франков; положи эти
деньги на имя Фонтанж, когда вернешься во Францию. Кроме того, я собираюсь
доверить ее твоим заботам, ты будешь присматривать за ней, формировать ее душу,
способствовать ее благосостоянию и счастью. Но твой интерес к ребенку должен
питаться только твоей благожелательностью, в противном случае все пойдет
прахом; моя семья заявит права на этот дар, и суд отберет деньги у моей дочери.
Я верю в тебя, милая Жюльетта, но все-таки поклянись, что ты меня не подведешь
и сохранишь в тайне оба моих поступка — и добрый и злой, В этом кошельке есть
еще пятьдесят тысяч франков, которые я очень прошу тебя принять. Поклянись же,
что станешь палачом тех двоих, которых я обрекла на смерть, и в то же время
защитницей милого создания, которое я вверяю твоим заботам. Говори, Жюльетта, я
тебе верю, разве не ты тысячу раз говорила мне, что и среди злодеев есть свой
кодекс чести? И неужели эта максима окажется ложью? Нет, конечно же нет, любовь
моя. Итак, я жду ответа.
Хотя мне бесконечно больше улыбалось дать слово сотрудничать
в злодействе, нежели в акте благородства, в каждом из предложений графини была
своя приятная и заманчивая сторона, и я согласилась и на то и на другое.
— Милая моя, — сказала я синьоре Донис, скрепив
наш договор поцелуем, — я все сделаю так, как ты хочешь: не пройдет и
года, как твоя любимая Фонтанж будет пользоваться твоим благородством и моими
преданными заботами. Но, пока, дорогая, прошу тебя сосредоточиться на
исполнении твоих жутких замыслов. А то меня начинает тошнить от добродетели,
особенно когда душа моя открыта злодейству…
— Скажи, Жюльетта, — и синьора Донис вцепилась в
мой рукав, — может быть, ты не одобряешь мой благородный поступок?
— Да что ты, разумеется, нет, — торопливо ответила
я, имея свои причины рассеять сомнения графини, — я нисколько не осуждаю
его, но думаю, что каждый из противоположных проступков хорош в свое время и в
своем месте.
— Я рада слышать это, а теперь давай хорошенько
обдумаем план, который не дает мне покоя. У меня есть кое-какие соображения по
этому поводу, но прежде я хочу услышать твои и посмотреть, совпадают ли наши
мысли.
— Прежде всего, — заметила я, — это должно
происходить не в городе, а где-нибудь в загородном поместье: жестокие
удовольствия хорошо вкушать в тиши и покое, а такую обстановку можно найти
только в деревне, подальше от людей. Кстати, извини мой вопрос: Аглая —
девственница?
— Разумеется.
— Тогда мы принесли ее девственность в жертву на алтаре
убийства, обе матери должны отдать ее в руки жреца, и он…
— Ее страдания должны быть нечеловеческими! —
прервала меня графиня.
— Непременно, но не стоит заранее обсуждать конкретные
детали — посмотрим, как будут складываться обстоятельства: когда события
происходят спонтанно, без подготовки, они в тысячу раз сладострастнее.
Остаток ночи мы провели в самых бурных лесбийских утехах.
Несколько часов подряд мы целовали, сосали, пожирали друг друга, а в довершение
всего, вооружившись фаллосами, устроили фехтовальный турнир и безжалостно
прочистили друг другу задний проход. Под утро было решено отправиться на
несколько дней в Прато, где у графини было великолепное поместье, и привести
чудесный план в исполнение на следующей же неделе.
Синьора Донис без обиняков объявила своей матери и дочери,
что они, все трое, уезжают в длительное путешествие на полгода, и тем самым
подготовила почву для будущего печального сообщения о трагической гибели,
которая должна была настигнуть в дороге дорогих ей и незабвенных людей, ставших
объектом ее извращенной похоти. Со своей стороны, я должна была привезти к
месту действия Сбригани и двоих верных наперсниц. В назначенный день в Прато
собрались восемь человек: не считая меня и графини, там были мой супруг, обе
мои служанки, мать синьоры Донис, ее дочь и пожилая— нянька графини, много лет
участвовавшая в ее развлечениях.
До того дня я видела Аглаю мельком, раза два или три, а
теперь могла, наконец, хорошенько рассмотреть ее. Она оказалась удивительно
прелестным нежным созданием, красивым как картинка, прекрасного сложения, с невероятно
гладкой шелковистой кожей, с большими синими глазами, которые, казалось, только
и ждали, чтобы в них вдохнули огонь, с безупречными зубами и тяжелыми
золотистыми волосами. Однако всему этому совершенству недоставало, я бы
сказала, упорядоченности: грации успели только коснуться Аглаи ласковой
снисходительной рукой, но девочке еще не встретился скульптор, которому
предстояло придать ей окончательную форму. Вообще я не в состоянии описать
впечатление, которое произвел на меня этот ангел и какого я 'не испытывала,
кажется, целую вечность.
И вот, пока я ею любовалась, в голову мне пришла совершенно
неожиданная мысль. «Почему бы не поменять жертву? — спросила я
себя. — В конце концов, графиня уже выдала и уплатила мне ордер на
убийство. И если я искренне желаю украсть эти деньги — а желание это, как вы
понимаете, было неодолимым, — разве не разумнее отправить в мир иной
человека, который доверил их мне? Я приехала сюда с единственной целью —
совершать преступления; убийство дочери удовлетворит только мою похоть, между
тем как расправа с ее матерью еще сильнее разожжет мои страсти и, кроме того,
насытит мою алчность: пятьсот тысяч франков останутся у меня, мне не придется
отчитываться за них, моими так же станут две юные прелестницы, которыми я смогу
наслаждаться, как того пожелаю, и, наконец, от моей руки погибнет их мать,
которая в свое время сладко ласкала мой клитор, но которая порядком мне
надоела. Что же до их бабушки, можно убить и ее — хлопот это мне не доставит; а
это очаровательное, еще не ведомое мне создание, которое я вижу перед собой,
просто жаль отправлять на тот свет, не насладившись им сполна».