Я опять повиновалась.
— А теперь приготовься, ложись сюда…
Он крепко обхватил меня руками; его слуга встрепенулся и
принялся за дело с такой силой и ловкостью, что за три мощных качка вонзил свой
массивный орган до самого дна моего чрева. Ужасный вопль вырвался из моей
глотки; герцог, заломив мне руки и не переставая массировать мой задний проход,
жадно внимал моим вздохам и крикам. Мускулистый Любен, полностью овладев мною,
больше не нуждался в помощи хозяина, поэтому теперь герцог прошел за спину
моего партнера и пристроился к нему сзади. Напор, с каким хозяин атаковал
холопскую задницу, только увеличивал силу толчков, обрушивающихся на меня; я
едва не скончалась под тяжестью двух тел и под напором совместных атак, и
только оргазм Любека спас мне жизнь.
— Черт возьми! — заорал герцог, который не успел
дойти до кульминации. — Сегодня ты что-то поспешил, Любен, что это с
тобой? Отчего, сношаясь во влагалище, ты всякий раз теряешь рассудок?
Это обстоятельство расстроило план наступления герцога, он
вытащил свой маленький разъяренный орган, который, казалось, только и искал
какой-нибудь алтарь, чтобы излить на нем свой гнев.
— Ко мне, малышка! — скомандовал он, вкладывая
свой инструмент в мои руки. — Ты, Любен, ложись лицом вниз на этот диван.
Ну а ты, маленькая глупая гусыня, — обратился он ко мне, — засунь эту
сердитую штуку в норку, откуда она выскочила, потом зайди сзади и облегчи мою
задачу: вставь два или три пальца мне в зад.
Все желания распутника были удовлетворены, процедура
закончилась, и этот необыкновенный человек заплатил тридцать луидоров за
пользование теми частями моего тела, в непорочности коих у него не возникло
никаких сомнений.
Когда я вернулась домой, Фатима, моя новая подруга
шестнадцати лет от роду и красивая как божий день, с которой я успела
подружиться, расхохоталась, услышав рассказ о моем приключении. С ней произошло
то же самое с той только разницей, что ей повезло больше, чем мне: она получила
пятьдесят луидоров, оказавшихся в кошельке, который она стащила с камина.
— Как? — удивилась я. — Ты позволяешь себе
подобные вещи?
— Регулярно или, вернее, всякий раз, когда удается, моя
милая, — отвечала Фатима, — и без малейших колебаний и сомнений,
поверь мне. Эти негодяи очень богаты, и кому, как не нам, принадлежат их
деньги? Почему же мы должны быть так глупы и не брать то, что можно взять?
Неужели ты все еще блуждаешь в потемках невежества и считаешь, что в воровстве
есть что-то плохое?
— Я уверена, что воровать — очень дурно.
— Что за чушь! — покачала головой Фатима. —
Она тем более неуместна при нашей профессии. Мне будет нетрудно переубедить
тебя. Завтра я обедаю со своим любовником и попрошу мадам Дювержье отпустить
тебя со мной, тогда ты услышишь, как рассуждает на этот счет Дорваль.
— Ах ты, стерва! — воскликнула я в притворном
ужасе. — Ты хочешь убить во мне то малое, что осталось; впрочем, если на
то пошло, меня очень притягивают такие вещи… Короче, я согласна. И не волнуйся:
ты найдешь во мне хорошую ученицу. А Дювержье меня отпустит?
— Ты тоже не беспокойся, — ответила Фатима. —
— Предоставь это мне.
На следующий день, рано утром, за нами заехал экипаж, и мы
направились в сторону Ла-Вилетт. Дом, возле которого мы остановились, стоял
уединенно, но казался очень респектабельным. Нас встретил слуга и, проводив в
богато украшенную комнату, вышел отпустить наш экипаж. Только тогда Фатима
начала прояснять ситуацию.
— Ты знаешь, где мы находимся? — улыбнулась она.
— Не имею никакого понятия.
— В доме очень-очень необыкновенного человека, —
сказала моя подруга. — Я солгала, когда сказала, что он мой любовник. Я
часто бывала здесь, но только по делам. Обо всем этом, о том, как я
зарабатываю, Дювержье ничего не знает: все, что я здесь получаю, — мое.
Однако работа не лишена риска…
— Что ты хочешь сказать? — забеспокоилась
я. — Ты возбудила мое… мое любопытство.
— Мы в доме одного из самых удачливых воров во всем
Париже; этот господин живет воровством, которое приносит ему самые сладкие
удовольствия. Он все объяснит сам, и его философия пойдет тебе только на
пользу; он даже обратит тебя в свою веру. Дорваль абсолютно безразличен к
женщинам до тех пор, пока не сделано дело, и только после этого он возвращается
к жизни, только тогда вспыхивают все его страсти; женщины привлекают его, когда
совершают кражу, и даже их ласки он старается украсть. Это по-настоящему
захватывающая игра, впрочем, ты увидишь сама. Если тебе покажется, что мы
ничего не получили за свою работу, имей в виду, что мне уже заплатили заранее.
Вот десять луидоров, они твои. Свою долю я оставила себе.
— А Дювержье?
— Но я же тебе сказала: она здесь не при чем. Да, я
обманываю нашу любимую матушку, но разве я не права?
— Может быть, права, — согласилась я. — То,
что мы заработаем здесь, принадлежит нам, и не стоит делиться с ней добычей,
сама мысль об этом, видит Бог, уже поднимает мне настроение. Но продолжай, по
крайней мере, объясни мне главное. Кого мы должны обобрать и каким образом?
— Слушай внимательно. Шпионы, а они у хозяина повсюду в
Париже, сообщают ему о прибытии иностранцев и простаков, которые приезжают к
нам сотнями; он с ними знакомится, устраивает для них обеды с женщинами нашего
типа, которые воруют у них кошельки, пока удовлетворяют их желания, вся добыча
идет ему, и независимо от того, сколько украдено, женщины получают четвертую
часть, это не считая того, что им платят клиенты.
— Но ведь это опасно, — заметила я. — Как он
ухитряется избегать ареста?
— Его бы давно арестовали, если бы он не принял меры,
чтобы избавить себя от всяких неудобств и случайностей. Будь уверена: никакая
опасность нам не грозит.
— Это его дом?
— И не единственный: у него их штук тридцать. Сейчас мы
в одном из них, где он останавливается раз в шесть месяцев, возможно, раз в
год. Сыграй получше свою роль; на обед придут два или три иностранца, после
обеда мы уйдем развлекать этих господ в отдельные комнаты. Смотри не зевай — не
упусти свой кошелек, а я тебе обещаю, что своего не прозеваю. Дорваль будет
наблюдать за нами тайком. Когда дело будет сделано, идиотов усыпят порошком,
подсыпанным в бокалы, а остаток ночи мы проведем с хозяином, который сразу
после нашего ухода исчезнет тоже; уедет куда-нибудь еще и повторит тот же фокус
с другими женщинами. А наши богатенькие чурбаны, когда проснутся наутро, будут
только счастливы, что легко отделались и сохранили свою шкуру.
— Если тебе заплатили заранее, — спросила
я, — почему бы нам не сбежать, чтобы не участвовать в этом деле?