Парижские бульвары - читать онлайн книгу. Автор: Роксана Гедеон cтр.№ 42

Но, видит Бог, я была бы рада, если бы меня оставили в покое.

– Так я здесь пленница? – только и смогла я произнести после долгих размышлений.

– Нет, – с искренним удивлением отвечала Клодина, – вы здесь госпожа. Хозяин приказал удовлетворять любое ваше желание. Вы можете делать что вздумается, только в город вам выходить опасно. Дней через десять в Париже станет спокойнее… Этот дом полностью к вашим услугам. Вы можете уйти, если хотите, но хозяин сказал, что вы очень благоразумны.

– Так кто же этот ваш хозяин, черт побери, – воскликнула я в бешенстве, – что он прячется от меня, почему, вместо того чтобы прийти ко мне, он посылает вас?! Зачем он разыгрывал ту гнусную комедию на мосту? Зачем это ему нужно?

– Он сказал, что его имя будет вам заведомо неприятно. Но если вы настаиваете…

– Да, я настаиваю, дьявол его побери!

– Я передам ему ваше желание, – закончила Клодина, исчезая за дверью. – Спокойной ночи, мадам.

Чуть спустя я услышала ее приглушенный голос:

– Завтра утром, если вы захотите завтракать, но не пожелаете ни с кем встречаться, позвоните, и вам подадут завтрак на механическом столике.

Я осталась одна, убеждая себя относиться ко всему философски и без горячности. Не следует сейчас обо всем этом думать. Я слишком устала.

В полнейшей озадаченности я присела к столу и, почувствовав голод, съела крылышко цыпленка, поджаренного на углях, и два яйца в желе. Кто знает, случится ли мне еще видеть вокруг себя столько еды… Нужно было воспользоваться случаем.

Я сполоснула руки и, перед тем как уснуть, помолилась Богу, чего не делала уже очень давно. Кроме того, я дала себе слово быть философом. Поэтому, присев на постель, я уже не удивлялась метаморфозам, произошедшим со мной, а, как древний стоик, порадовалась тому, что проведу ночь в такой мягкой и чистой постели.

Часы тихо пробили три четверти первого.

Свечи были уже погашены, горела только одна, догоревшая почти до половины, да и она, словно по мановению волшебной палочки, вдруг погасла, распространив в воздухе ароматическую струю.

Я крепко уснула.

4

Проснувшись на следующий день поздно утром, я увидела, как сбегают по оконному стеклу струйки дождя. Они предвещали серый туманный день, сырой и ветреный. А в спальне было тепло, сухо и уютно.

На спинке кресла висело платье из голубой тафты, – простое домашнее платье, которое, однако, давно уже стало для меня недосягаемым. Вода для умывания была рядом на столике.

Я позвонила, и, как вчера, с нижнего этажа в спальню был поднят завтрак. Еды было вдоволь. Особенно меня удивляло обилие продуктов, привозимых из колоний: в Париже они отсутствовали с прошлой зимы. И тем не менее передо мной были плитки шоколада, чай, какао, кофе в кофейнике – напитки на любой вкус, рядом лежали щипчики для сахара, давно не поступающего из Вест-Индии, апельсины, маринованная цедра…

Были свежие фрукты, мед, еще теплые булочки на молоке, масло, конфитюр из айвы, сыр и маленькая рюмочка красного муската с цитронным оттенком и запахом горных лугов. Глаза у меня разбегались. Я даже не подозревала, что в Париже, где повсюду стоят длинные хвосты очередей, еще сохранились такие вкусные вещи.

Потом я долго ходила по дому, удивляясь его пустынности и величине. Длинные анфилады комнат были абсолютно безлюдны, и, если бы не безукоризненная чистота и порядок, царившие в особняке, можно было бы подумать, что дом необитаем.

Надев плащ, я вышла в сад. Дождь шел непрерывно – мелкий, надоедливый, скучный. Я задумчиво ходила по песчаным аллеям между огромными дубами и грабами, не замечая, что туфли у меня промокли и на них налипло много песка. Скверная погода напомнила мне о Бретани. О, как там сейчас волнуется море, как пустынны песчаные дюны, как жухнет изумрудно-зеленая окраска Бокажа. Сердце у меня сжалось. Где мой Жанно? Что с ним? Когда я увижу его? Меня уже давно мучило предчувствие, что с Маргаритой случилось несчастье и Жанно уже не так защищен, как раньше.

Осень обещала быть ранней и промозглой. Серое свинцовое небо затянулось тучами – влажными, массивными, неуклюжими, и на их фоне особенно одинокими казались прощальные клики журавлей и уток, улетающих на юг. Я с тихой завистью смотрела им вслед; они могут лететь куда вздумается, и никто не спрашивает у них свидетельства о благонадежности… Как плохо сейчас в Париже! Особенно когда наступила осень. Странно, что я раньше не замечала, какие скучные начинают лить дожди, каким серым становится небо, отцветают примулы, бересклет, крушина. Воздух наполняется влагой. Может быть, позже, когда наступит золотая осень и все вокруг запламенеет в багрянце, а воды Сены понесут мириады подрумяненных осенью листьев, – может, тогда станет чуть веселее.

Вероятно, на мое меланхолическое настроение повлияла не только погода, но и дурные воспоминания. Странно, что после увиденного в тюрьме Ла Форс мне еще не снятся кошмары и не мучают призраки. Такая крепость нервов явно не заслуга аристократического воспитания. Здоровым рассудком я наверняка обязана своему тосканскому детству, проведенному на природе, вдали от экзальтированности и нервозности городской жизни.

Я вернулась в дом, попросила лакея зажечь в библиотеке свечи, ведь день был мрачный, ненастный, и смеркалось рано. Наугад я выбрала томик легких пасторалей и буколик, которые так любила Мария Антуанетта, и небрежно перелистала его. Целая волна пленительных воспоминаний поднялась в груди. Я вспомнила все – и игрушечную версальскую ферму, и лужайки, густо усыпанные цветами, синие разливы искусственного пруда, на берегу которого сидели кокетливо одетые дамы в завитых белокурых париках и, подыгрывая себе на арфе, игриво распевали:

Три пастушки на лужке,

Мы сидели возле речки.

И паслись невдалеке

Наши милые овечки.

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Наши милые овечки…

Я с горечью подумала, что это, вероятно, было глупое времяпрепровождение. Но все-таки оно давало женщине возможность ощутить себя женщиной. Да, это правда, что под блистательной поверхностью версальской жизни таились всевозможные пороки – легкомыслие, разврат, предательство, подлость. Но было и другое. Была возвышенная любовь, искренние чувства, галантность, красота, прелестный флирт и даже философские споры. Нечего скрывать, под сенью Версаля собирались эпикурейцы, не собирающиеся упустить ни одного из жизненных наслаждений. Но они никогда не сводили их к животным удовольствиям, не потакали своим низменным инстинктам, не жаждали крови и убийств, ни на кого не дышали злобой и ничего втайне не замышляли. И от других не ожидали звериной ярости… Оки были не подготовлены к жизни, привыкнув к обычаям эпохи Людовика XIV, которые давно уже канули в Лету. Если бы кто-то мне в 1787 году рассказал, что меня ожидает, я бы посчитала такой рассказ либо дурной шуткой, либо фантастикой, рожденной чересчур злобным воображением.