Теперь перемотайте девять лет моей жизни, С моим мазком Папаниколау было что-то не так, мне сказали снова сходить на прием. Пока я ждала гинеколога, вся жизнь, которую я не успела прожить, пролетела у меня перед глазами: я увидела детей, которых решила родить попозже, закончив учебу и определившись с карьерой; мужчин, с которыми не встречалась, потому что предпочитала свиданиям лишнюю статью в юридический журнал; домик в деревне, который не купила, потому что слишком много работала и не успевала бы наслаждаться горным пейзажем, открывавшимся с дорогой тиковой веранды.
— Женщины у вас в роду болели раком матки? — спросила врач.
— Я не знаю, — дала я свой стандартный ответ. — Меня удочерили.
И хотя все обошлось и результаты оказались лабораторной ошибкой, в тот день я, кажется, и решила найти своих настоящих родителей.
Я знаю, о чем вы думаете: неужели ей плохо жилось с приемными? Нет, жилось, мне с ними замечательно, иначе к этому решению я пришла бы не в тридцать один год, а гораздо раньше. Я всегда благодарила судьбу за то, что выросла в этой семье; я была абсолютно счастлива и не хотела никаких других родственников. И меньше всего мне хотелось разбивать им сердца своими поисками.
И хотя я всю жизнь понимала, что была для приемных родителей самым желанным ребенком, забыть о том, что биологические родители меня отвергли, я тоже не могла. Мама, разумеется, произносила передо мной шаблонную речь о том, что они были слишком молоды и не готовы обзавестись потомством, и я понимала это умом, однако сердцем чувствовала, что меня попросту вышвырнули. Наверное, мне хотелось узнать, за что. И вот, поговорив с ними обоими (мама обещала мне всячески помогать, но при этом заливалась слезами), я осторожно сунулась в воду поисков, не зная, конечно же, никакого броду. Полгода сомнений остались позади.
Когда тебя удочерили, ты будто читаешь книгу, из которой вырвали первую главу. Ты, может, и наслаждаешься развитием сюжета, и герои тебе симпатичны, но ведь и завязку прочесть было бы интересно. Только вот, принеся книжку в магазин, ты узнаёшь, что на новый экземпляр со всеми страницами ее не обменяют. А вдруг бы ты прочел первую главу и понял, что книжка — дрянь? Вдруг бы ты задел чувства автора? Лучше уж дочитывать свою неполную версию и получать удовольствие.
Архивы агентств по усыновлению закрыты даже для таких людей, как я, умеющих дернуть за нужную юридическую ниточку.
Следовательно, каждый шаг моего расследования был очередным подвигом Геракла, а количество крупных неудач значительно превышало количество мелких побед. За первые три месяца я потратила больше шестисот долларов на услуги частного детектива, который в итоге заявил, что ничего не нашел. Я рассудила, что такие поиски я могу вести самостоятельно и совершенно бесплатно.
Проблема заключалась в том, что моим поискам мешала работа.
Едва мы выпроводили семейство О’Киф из кабинета, я набросилась на своего босса.
Что бы ты знал, подобные иски мне глубоко претят!
— Интересно, повторишь ли ты свои слова, — задумался Боб, — когда мы выиграем самую крупную компенсацию в истории штата?
— Откуда тебе знать…
Он пожал плечами.
— Посмотрим, что покажут медицинские записи.
Иск об «ошибочном рождении» подразумевает, что если бы мать еще во время беременности узнала о заболевании своего ребенка, то предпочла бы сделать аборт. Таким образом, бремя ответственности за инвалидность ребенка перекладывается на акушера-гинеколога. С точки зрения истца, это врачебная ошибка. Для ответчика это вопрос морали: кто вправе решать, какая жизнь слишком трудна, чтобы вообще начинаться?
Во многих штатах подобные иски запрещены. Нью-Гэмпшир в их число не входит. Круглые суммы не раз уже выплачивались матерям, чьи дети родились со спинномозговой грыжей или кистозным фиброзом, а однажды дело выиграли родители мальчика, чье генетическое расстройство на всю жизнь приковало его к инвалидному креслу и не позволило развиваться умственно (хотя эту болезнь раньше вообще не диагностировали, тем паче в утробе). В Нью-Гэмпшире родители должны заботиться о неполноценных детях до самой смерти, а не до совершеннолетия, что служило вполне достаточным основанием для возмещения ущерба. Судьба у Уиллоу О’Киф, конечно, незавидная, нелегко ей, должно быть, в этом гигантском гипсе, но она улыбалась и отвечала на вопросы, когда отец вышел из кабинета и Бобу удалось ее разговорить. Если говорить без экивоков, то она была слишком милой и умной девочкой, чтобы вызвать необходимую дозу жалости у присяжных.
— Если гинеколог Шарлотты О’Киф не соблюдала врачебных стандартов, — сказал Боб, — то мы обязаны привлечь ее к ответственности, чтобы впредь это не повторялось.
Я закатила глаза.
— Нельзя давить на совесть, когда речь идет о нескольких миллионах долларов, Боб. Это скользкая дорожка: если гинеколог решит, что детям с хрупкими костями не место в этом мире, что начнется дальше? Пренатальный тест покажет низкий уровень интеллекта — и нужно будет выскребать зародыша, из которого не вырастет гарвардский студент?
Он похлопал меня по спине.
— Знаешь, мне приятно иметь дело с энтузиастами. Когда люди начинают говорить, что наука заполонила нашу жизнь, я лично радуюсь, что о биоэтике никто не знал во время эпидемий полиомиелита, туберкулеза и желтой лихорадки. — Мы уже готовы были разойтись по кабинетам, но тут он меня остановил. — Ты неонацистка, Марин?
— Что?
— Так я и думал. Но если бы тебе пришлось защищать интересы неонациста в суде, ты бы смогла исполнить свой профессиональный долг, пусть даже и находишь убеждения клиента омерзительными?
— Конечно. Это вопрос для первокурсника юрфака, — не задумываясь, выпалила я. — Но это же совсем другая ситуация.
Боб покачал головой.
— В том-то и дело, Марин, что точно такая же.
Дождавшись, пока он закроет дверь, я наконец перевела дыхание, сбросила туфли на каблуках и уселась за стол. Наша секретарша Брайони оставила мне аккуратную стопку свежей почты, перетянутую резинкой. Я неторопливо перебирала конверты, сортируя их по отдельным для каждого дела кучкам, пока не наткнулась на незнакомый адрес отправителя.
Месяц назад, уволив частного детектива, я послала в окружной суд Хиллсбороу запрос на свое постановление об удочерении. За десять долларов у них можно получить копию оригинального документа. Вооружившись этой копией и названием больницы, где я родилась (Святого Джозефа, город Нашуа), я собиралась хорошенько побегать по кабинетам и вынюхать хотя бы имя своей биологической матери. Я надеялась, что какой-нибудь незадачливый стажер забудет замазать «корректором» имя, данное мне при рождении. Однако мне досталась некая Мэйси Донован, работавшая в окружном суде с тех времен, как на Земле вымерли динозавры, и это ее послание я держала сейчас в трясущихся руках.
Окружной суд Хиллсбороу, штат Нью-Гэмпшир касательно удочерения окончательное решение