Взяв адресок удачливой Нины, я в глубокой
задумчивости пошла вниз. Вера Ивановна Никитина! Уж не сестра ли Алексея
Ивановича, чей труп уютненько устроился в багажнике моего «Вольво», и не она ли
приезжала к Прохору в брошенную деревню? Ну и куда идти сначала – к Ниночке?
Девушка, очевидно, не стеснялась в расходах,
потому что снимала квартирку не где-нибудь, а на улице Черняховского, в доме,
сплошь заселенном писателями и членами их семей. Естественно, дверь подъезда
украшал домофон, впрочем, весьма допотопного вида. Повертев железные ручки, не
добилась ответа.
Из восемьдесят третьей не донеслось ни звука.
На протяжные гудки высунулась
старуха-лифтерша.
– Кого надо?
– Нину Самохвалову.
Старушка подобрела.
– Нинуля вернется только завтра, домой
поехала погостить. Вот, ключик оставила, кошку кормить, Милада Львовна велела
присматривать.
– Кто? – не поняла я.
Старушка пригласила меня в темноватый, но
теплый чистый подъезд и моментально вывалила всю информацию.
На пятом этаже, в восемьдесят третьей всю
жизнь проживал прозаик Аркадьев с женой. Сам хозяин давно скончался, а вдова
два года как переехала жить к дочери в соседний дом. Свои апартаменты сдала
племяннице, очень милой девушке Нине.
– Такая красавица, – тарахтела
старушка, – умница. Всегда вежливо здоровается: «Доброе утро, Катерина
Андреевна». Чаем угощает, конфетами.
Милада Львовна оставила в квартире кошку. У ее
дочери аллергия на кошачью шерсть. Ниночка кормит животину. Если уезжает куда,
оставляет ключи бабе Кате, чтобы киска не померла с голоду.
– И часто она отсутствует?
– Так ведь работа у ней такая!
– Какая?
– А вы кто ей будете? – неожиданно
проявила бдительность бабуся.
Но у меня уже готов ответ.
– Разрешите представиться – Любовь
Павловна, служу в институте, вот прислали узнать, отчего Нина занятия
пропускает.
– Тяжело-то как бедняжке – и учись, и
работай, – вздохнула Катерина Андреевна, – на стипендию теперь не
прожить, впрочем, и на пенсию тоже, вот и сижу тут, у дверей, на старости лет.
Правильно поняв намек, я подала консьержке сто
рублей. Та моментально спрятала бумажку и заявила:
– Не ругайте девку, благородное дело
делает!
– Да где ж она трудится?
– В обществе инвалидов. Ухаживает за
безногими, безрукими, иногда даже домой ей их привозят. Знаете, Ниночка
объясняла так – вызывают человека в Москву на операцию, а жить негде и
сопроводить некому. Родственники ей платят, и Нинуля встречает больного,
отвозит в больницу, ухаживает за ним… Очень, очень благородный труд и
оплачивается хорошо. Тут у нее неделю назад машина сломалась, а надо забирать
женщину, попросила Юрку – дворника, так дала мужику полтыщи. Он на радостях
потом три дня пил.
Провожаемая бесконечной старушечьей болтовней,
я вышла во двор и пошла искать дворника. В голове бились мысли. Если Ниночка
официально работает патронажной сестрой, то денег у нее просто не может быть.
Получают медицинские работники копейки. Значит, занимается частным бизнесом,
многие родственники готовы платить, чтобы самим не возиться с больными, тем
более если нужно перевозить их из одного города в другой. Но неужели за это
дают такие бешеные деньги, что можно снимать квартиру в престижном районе,
великолепно одеваться и считать сто долларов копейками?
Дворник отыскался за небольшой дверкой с
надписью «мусоросборник». Мужик стоял возле груды объедков и грустно
рассматривал пустую бутылку из-под виски «Белая лошадь». Увидев меня, пьяница
хмыкнул и проникновенно сообщил:
– Видала, чего за воротник льют?! Хоть бы
раз недопитую вышвырнули, попробовать охота.
– Вам не понравится, – утешила я
его.
– Откуда знаешь? – обиделся
Юра. – Может, и полюбил бы виску, да средств нет на такие выпивоны…
Я усмехнулась. Году примерно в восемьдесят
седьмом, в самый разгар неравной борьбы Михаила Сергеевича Горбачева с
алкоголем, зашла в продмаг на улице Кирова. Девственно пустые прилавки и
невесть откуда взявшаяся бутылка ликера «Бенедиктин» ядовито-зеленого,
абсолютно не пищевого цвета. Такое страшно ко рту поднести, но двое работяг глядели
на «Бенедиктин» с вожделением. Пересчитав имеющуюся наличность, купили ликер и,
не долго думая, скрутили в уголке бутылочке голову. Один опасливо понюхал и
спросил:
– Как думаешь, пить можно?
Второй, более бойкий и решительный,
резюмировал:
– Выпить можно все, что течет, –
сунул приятелю емкость, – ну, давай, начинай.
Первый осторожно глотнул и прислушался, как
жидкость сползает по пищеводу.
– Ну, – поторопил другой, –
рассказывай, как?
– Ничего, – пробормотал, переводя
дух, мужик, – склизко очень.
По-моему, лучше о «Бенедиктине» и не сказать.
Дворник элегически глянул на меня.
– Надо чего? Ложки в мусоропровод
побросала? Хотя вроде не из наших!
– Нет, поговорить хочу.
– И о чем балакать станем? –
оживился Юрка.
– Нину из восемьдесят третьей заешь?
– А как же! Самостоятельная девица,
красивая и при деньгах.
– Что за женщину подвозил ей?
Дворник задумчиво почесал нос грязным ногтем и
шмурыгнул.
– Жизнь дорогая пошла, страсть! А
зарплата – слезы, только на хлеб.
Я достала кошелек и многозначительно повертела
его в руках. Юра оживился.
– Могу такого про Нинку рассказать!
Столько такого!
– Ну да? – изобразила я
удивление. – Небось врешь?
– Кто, я? – пришел в негодование
дворник. – Да я про всех все знаю – мне мусор рассказывает.
– Участковый? – не поняла я.